Майя Пешкова ― Нынешний год – год 125-летия со дня рождения поэта объявлен всероссийским годом Мандельштама. В день его рождения в Центральном Доме Литераторов был вечер, где звучали стихи и проза поэта, а также фрагменты из произведений его современников, их читали актеры Московского Художественного театра имени Чехова. «Не ограничена еще моя пора» – строкой поэта был назван вечер, на который собралась почти вся читающая и издающая книги Москва. Продолжение программы «Непрошедшее время» от 17 января сего года. Актеры Мхт Имени Чехова ― Осип Эмильевич Мандельштам – поэт, прозаик, эссеист. Родился 15 января 1891 года в Варшаве в семье мелкого торговца. Закончил Тенишевское коммерческое училище в Петербурге. В 1907 году уезжает в Париж, слушает лекции в Сорбонне. Затем учиться в Гейдельбергском университете. Литературный дебют Мандельштама состоялся в 1910 году. В журнале «Аполлон» были напечатаны пять стихотворений. В 1911 году Мандельштам поступает на историко-филологический факультет Петербургского университета. В 1913 году вышла в свет первая книга стихотворений «Камень», сразу поставившая автора в ряд значительных русских поэтов. Осенью 1933 года Мандельштам пишет стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны», за которое в мае 1934 года был арестован, выслан в Чердынь на Каме, а затем в Воронеж. После окончания срока ссылки ему запрещают жить в Москве. В мае 1937 года вновь арестован. Приговор – 5 лет лагерей за контрреволюционную деятельность. Этапом был отправлен на Дальний Восток. В пересыльном лагере на Второй речке, теперь в черте Владивостока, 27 декабря 1938 года Осип Эмильевич Мандельштам умер в больничном бараке. Похоронен в общей могиле. Ему было 47 лет. Жена поэта, Надежда Мандельштам, и друзья поэта, сохранили его стихи. Сейчас изданы все произведения Мандельштама. Я не увижу знаменитой «Федры», В старинном многоярусном театре, С прокопченной высокой галереи, При свете оплывающих свечей. И, равнодушнен к суете актеров, Сбирающих рукоплесканий жатву, Я не услышу, обращенный к рампе, Двойною рифмой оперенный стих: — Как эти покрывала мне постылы… Театр Расина! Мощная завеса Нас отделяет от другого мира; Глубокими морщинами волнуя, Меж ним и нами занавес лежит. Спадают с плеч классические шали, Расплавленный страданьем крепнет голос. И достигает скорбного закала Негодованьем раскаленный слог… Я опоздал на празднество Расина… Вновь шелестят истлевшие афиши, И слабо пахнет апельсинной коркой, И, словно из столетней летаргии, Очнувшийся сосед мне говорит: — Измученный безумством Мельпомены, Я в этой жизни жажду только мира; Уйдем, покуда зрители-шакалы На растерзанье Музы не пришли! Когда бы грек увидел наши игры. Сегодня дурной день, Кузнечиков хор спит, И сумрачных скал сень — Мрачней гробовых плит. Мелькающих стрел звон  И вещих ворон крик… Я вижу дурной сон, За мигом летит миг. Явлений раздвинь грань, Земную разрушь клеть И яростный гимн грянь — Бунтующих тайн медь! О, маятник душ строг, Качается глух, прям, И страстно стучит рок В запретную дверь к нам… О, как же я хочу, Нечуемый никем, Лететь вослед лучу, Где нет меня совсем! А ты в кругу лучись,— Другого счастья нет, И у звезды учись Тому, что значит свет. Он только тем и луч, Он только тем и свет, Что шепотом могуч И лепетом согрет. И я тебе хочу Сказать, что я шепчу, Что шепотом лучу Тебя, дитя, вручу. Жизнь упала, как зарница, Как в стакан воды — ресница. Изолгавшись на корню, Никого я не виню. Хочешь яблока ночного, Сбитню свежего, крутого, Хочешь, валенки сниму, Как пушинку подниму. Ангел в светлой паутине В золотой стоит овчине, Свет фонарного луча – До высокого плеча. Разве кошка, встрепенувшись, Черным зайцем обернувшись, Вдруг простегивает путь, Исчезая где-нибудь. Как дрожала губ малина, Как поила чаем сына, Говорила наугад, Ни к чему и невпопад. Как нечаянно запнулась, Изолгалась, улыбнулась – Так, что вспыхнули черты Неуклюжей красоты. Есть за куколем дворцовым И за кипенем садовым Заресничная страна, – Там ты будешь мне жена. Bыбрав валенки сухие И тулупы золотые, Взявшись за руки, вдвоем, Той же улицей пойдем, Без оглядки, без помехи На сияющие вехи – От зари и до зари Налитые фонари. «Век» Век мой, зверь мой, кто сумеет Заглянуть в твои зрачки И своею кровью склеит Двух столетий позвонки? Кровь-строительница хлещет Горлом из земных вещей, Захребетник лишь трепещет На пороге новых дней. Тварь, покуда жизнь хватает, Донести хребет должна, И невидимым играет Позвоночником волна. Словно нежный хрящ ребенка Век младенческой земли — Снова в жертву, как ягненка, Темя жизни принесли. Чтобы вырвать век из плена, Чтобы новый мир начать, Узловатых дней колена Нужно флейтою связать. Это век волну колышет Человеческой тоской, И в траве гадюка дышит Мерой века золотой. И еще набухнут почки, Брызнет зелени побег, Но разбит твой позвоночник, Мой прекрасный жалкий век! И с бессмысленной улыбкой Вспять глядишь, жесток и слаб, Словно зверь когда-то гибкий, На следы своих же лап. Кровь-строительница хлещет Горлом из земных вещей, И горящей рыбой мещет В берег теплый хрящ морей. И с высокой сетки птичьей, От лазурных влажных глыб Льется, льется безразличье На смертельный твой ушиб. 1913 год – выходит первая книга Мандельштама «Камень». В 1922 году – сборник «Tristia». 1923 год – сборник «Вторая книга». Статьи о литературе, две книги прозы: повесть «Шум времени» (1925 год) и »Египетская марка» (1928 год). Сборник статей «О поэзии», 1928 год. Сборник «Стихотворения», 1928 год. Несколько книжек для детей было написано в 1925 году – «Примус» и »Два трамвая». 1926 год – «Шары», «Кухня». Осип Мандельштам «Рояль» Мы сегодня увидали Городок внутри рояля. Целый город костяной, Молотки стоят горой. Блещут струны жаром солнца, Всюду мягкие суконца, Что ни улица – струна В этом городе видна. «Мальчик-рисовальщик» Это мальчик-рисовальщик, Покраснел он до ушей, Потому что не умеет Он чинить карандашей. Искрошились. Еле-еле заострились. Похудели. И взмолилися они: — Отпусти нас, не чини! Покупали скрипачи На базаре калачи, И достались в перебранке Трубачам одни баранки. «Фотограф» Что ты прячешься, фотограф, Что завесился платком? Bылезай, снимай скорее: Будешь прятаться потом. Только страусы в пустыне Прячут голову в крыло. Эй, фотограф! Неприлично Спать, когда совсем светло! «Муха» — Ты куда попала, муха? — В молоко, в молоко. — Хорошо тебе, старуха? — Нелегко, нелегко. — Ты бы вылезла немножко. — Не могу, не могу. — Я тебе столовой ложкой Помогу, помогу. — Лучше ты меня, бедняжку, Пожалей, пожалей, Молоко в другую чашку Перелей, перелей. «Телефон» Рассыпаются горохом Телефонные звонки, Но на кухне слышат плохо Утюги и котелки. И кастрюли глуховаты — Но они не виноваты: Виноват открытый кран — Он шумит, как барабан. Для резиновой калоши Настоящая беда, Если день — сухой, хороший, Если высохла вода. Ей всего на свете хуже В чистой комнате стоять: То ли дело шлепать в луже, Через улицу шагать! Подойди ко мне поближе, Крепче ногу ставь сюда, У тебя ботинок рыжий, Не годится никуда. Я его почищу кремом, Черной бархаткой натру, Чтобы желтым стал совсем он, Словно солнце поутру. М. Пешкова ― Нынешний год – всероссийский год Мандельштама. На »Эхе Москвы» в »Непрошедшем времени» продолжение записи вечера, названного строкою поэта «Не ограничена еще моя пора», прошедшего в Центральном Доме Литераторов в день 125-летия Осипа Мандельштама. Актеры Мхт Имени Чехова ― На луне не растет Ни одной былинки; На луне весь народ Делает корзинки — Из соломы плетет Легкие корзинки. На луне полутьма И дома опрятней; На луне не дома — Просто голубятни; Голубые дома — Чудо-голубятни. На луне нет дорог И везде скамейки, Поливают песок Из высокой лейки. Что ни шаг, то прыжок Через три скамейки. У меня на луне Голубые рыбы, Но они на луне Плавать не могли бы, — Нет воды на луне И летают рыбы! У меня на луне Вафли ежедневно, Приезжайте ко мне, Милая царевна! Хлеба нет на луне, — Вафли ежедневно. Убежим на часок От земли-злодейки! Захватите с собой Молока котенку, Земляники лесной, Зонтик и гребенку… На луне голубой Я сварю вам жженку. «Какой должна быть поэзия? Да, может, она совсем не должна, никому она не должна, кредиторы у нее все фальшивые!» «Поэзия — плуг, взрывающий время так, что глубинные слои времени – его чернозем, – оказываются сверху». «Часто приходится слышать: это хорошо, но это вчерашний день. А я говорю: вчерашний день еще не родился. Его еще не было по-настоящему. Я хочу снова Овидия, Пушкина, Катулла, и меня не удовлетворяют исторический Пушкин, Овидий, Катулл». «Не требуйте от поэзии сугубой вещности, конкретности, материальности… Зачем отождествлять слово с вещью, с травой, с предметом, который она обозначает? Разве вещь хозяин слова? Слово — Психея?» «Книжный шкап раннего детства — спутник человека на всю жизнь. Расположенье его полок, подбор книг, цвет корешков воспринимаются как цвет, высота, расположенье самой мировой литературы. Цвет Пушкина? Всякий цвет случаен – какой цвет подобрать к журчанию речей?» «То, что верно об одном поэте, верно обо всех. Не стоит создавать никаких школ. Не стоит выдумывать своей поэтики». «Народ не выбирает своих поэтов, точно так же, как никто не выбирает своих родителей». «Чего ты жалуешься, поэзию уважают только у нас – за неё убивают. Ведь больше нигде за поэзию не убивают…». «Каждый человек — как буква в алфавите: чтобы образовать слово, надо слиться с другим». «Не сравнивай: живущий несравним». «Нет ничего более страшного для нас, чем другой человек, которому нет до него никакого дела». «Скучно перешептываться с соседом. Бесконечно нудно буравить собственную душу. Но обменяться сигналами с Марсом – задача, достойная лирики, уважающей собеседника и сознающей свою беспричинную правоту». «Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна. Вцепившись в воздух, она его не отпускает». Кто время целовал в измученное темя, — С сыновьей нежностью потом Он будет вспоминать, как спать ложилось время В сугроб пшеничный за окном. Кто веку поднимал болезненные веки — Два сонных яблока больших, — Он слышит вечно шум — когда взревели реки Времён обманных и глухих. Два сонных яблока у века-властелина И глиняный прекрасный рот, Но к млеющей руке стареющего сына Он, умирая, припадёт. Я знаю, с каждым днём слабеет жизни выдох, Ещё немного — оборвут Простую песенку о глиняных обидах И губы оловом зальют. О, глиняная жизнь! О, умиранье века! Боюсь, лишь тот поймёт тебя, В ком беспомощная улыбка человека, Который потерял себя. Какая боль — искать потерянное слово, Больные веки поднимать И с известью в крови для племени чужого Ночные травы собирать. Век. Известковый слой в крови больного сына Твердеет. Спит Москва, как деревянный ларь, И некуда бежать от века-властелина… Снег пахнет яблоком, как встарь. Мне хочется бежать от моего порога. Куда? На улице темно, И, словно сыплют соль мощёною дорогой, Белеет совесть предо мной. По переулочкам, скворешням и застрехам, Недалеко, собравшись как-нибудь, — Я, рядовой седок, укрывшись рыбьим мехом, Всё силюсь полость застегнуть. Мелькает улица, другая, И яблоком хрустит саней морозный звук, Не поддаётся петелька тугая, Всё время валится из рук. Каким железным скобяным товаром Ночь зимняя гремит по улицам Москвы, То мёрзлой рыбою стучит, то хлещет паром Из чайных розовых — как серебром плотвы. Москва — опять Москва. Я говорю ей: здравствуй! Не обессудь, теперь уж не беда, По старине я принимаю братство Мороза крепкого и щучьего суда. Пылает на снегу аптечная малина, И где-то щелкнул ундервуд, Спина извозчика и снег на пол-аршина: Чего тебе ещё? Не тронут, не убьют. Зима-красавица, и в звёздах небо козье Рассыпалось и молоком горит, И конским волосом о мёрзлые полозья Вся полость трётся и звенит… … Пылает на степном окне… Вся полость трется и скрепит. Кого ещё убьёшь? Кого ещё прославишь? Какую выдумаешь ложь? То ундервуда хрящ: скорее вырви клавиш — И щучью косточку найдёшь; И известковый слой в крови больного сына Растает, и блаженный брызнет смех… Но пишущих машин простая сонатина — Лишь тень сонат могучих тех. Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето. С дроботом мелким расходятся улицы в чоботах узких железных. В черной оспе блаженствуют кольца бульваров… Нет на Москву и ночью угомону, Когда покой бежит из-под копыт… Ты скажешь – где-то там на полигоне Два клоуна засели – Бим и Бом, И в ход пошли гребенки, молоточки, То слышится гармоника губная, То детское молочное пьянино:  — До-ре-ми-фа И соль-фа-ми-ре-до. Бывало, я, как помоложе, выйду В проклеенном резиновом пальто В широкую разлапицу бульваров, Где спичечные ножки цыганочки в подоле бьются длинном, Где арестованный медведь гуляет – Самой природы вечный меньшевик. И пахло до отказу лавровишней… Куда же ты? Ни лавров нет, ни вишен… М. Пешкова ― Стихи поэта читали актеры Московского Художественного театра имени Чехова. Режиссер Марина Брусникина. Мы непременно послушаем и третью часть вечера из Центрального Дома Литераторов памяти Мандельштама. Следите за анонсом. Пока же приглашу вас на выставки, посвященные Осипу Эмильевичу. В Трубниковском переулке в Литмузее выставка открыта почти до конца марта. А также в обществе «Мемориал». А в Музее Пушкина на Пречистенке можно еще успеть до конца недели увидеть замечательную экспозицию автографов. Спешите видеть. Это программа «Непрошедшее время». Я Майя Пешкова. До встречи!

Ссылка на источник