О.Чиж ― Всем добрый вечер, меня зовут Оксана Чиж, это программа «Ищем выход», говорить будем сегодня сразу о нескольких решениях, разъяснениях, объяснениях Верховного суда. С большим удовольствием представляю наших гостей — адвокат, член Совета Адвокатской палаты Москвы Вадим Клювгант. В.Клювгант ― Добрый вечер. О.Чиж ― И федеральный судья в отставке, заслуженный юрист России Сергей Пашин. Добрый вечер. С.Пашин ― Добрый вечер. О.Чиж ― Учитывая, что у нас по официальной статистике людей, которые в учреждениях исправительной системы содержатся, превышает 650 тысяч, думаю, что среди наших слушателей найдется хоть кто-то, кто, к  сожалению, имел дело с такими формами меры пресечения, как арест. В.Клювгант ― Но эти 650 тысяч, к  сожалению, не смогут с нами быть. О.Чиж ― Они с нами не  смогут быть, хотя ходят слухи про доступ к мобильным телефонам в СИЗО и  колониях. Но думаю, что родственники или друзья взаимодействуют с осужденными, и возможно, примут участие. Действительно, Верховный суд выпустил за последние дни целых три разъяснения и  их всех объединяет одна вещь – они касаются арестованных. Пойдем по порядку. Первая история касается основания ареста. Верховный суд, что называется, призвал судей проверять основания ареста — это содержится в  комментариях инстанции: «Проверка обоснованности подозрений должна ссылаться не только на заявления сотрудников правоохранительных органов. Суд обязан проверить, содержит ли ходатайство и  приобщенные к ним материалы конкретные сведения, которые указывали бы на причастность к совершенному преступлению именно этого лица и дать этим сведениям оценку в своем решении». А на практике это вообще возможно? С.Пашин ― Ну, почему нет? Во  всяком случае, во многих странах так и делают. Только в отличие от нашей страны, скажем, заседание суда решающего вопрос об  аресте в  Англии вызывают свидетелей, допрашивают их под присягой и это является доказательством того, что арест правомерен. К тому же на Западе есть правило, оно называется «правило ста дней», оно такое условное – что человек не должен до  суда более ста дней находиться под стражей. Как правило, он освобождается. Потом английский судья проверяет арест каждые 8 дней и решает еще на  8 дней продлить, или нет. А  у нас могут сразу на два месяца. О.Чиж ― И на полгода. С.Пашин ― Потом сразу на полгода. Вот в этом и проблема. О.Чиж ― А на практике как? Приходит подсудимый с адвокатом на заседание по избранию меры пресечения. Дальше что происходит? Следствие, Генпрокуратура, следователи подают ходатайство об аресте, в котором излагают, на основании чего. Судья же изучает эти материалы? В.Клювгант ― Позвольте чуть уточнить эту диспозицию. Во-первых, как правило, на такое заседание подзащитный приходит отдельно от своего защитника, будучи уже закован в наручниках и помещается в такое специальное сооружение, которое достаточно точно называется клеткой. Это чтобы никто не сомневался, кто здесь и зачем. В лучшем случае это будет стеклянный стакан такой, но это даже на самом деле хуже, потому что через эти стекла толстые и непробиваемые — ни дышать, ни общаться невозможно. Это я не просто ерничаю, так у нас исполняемся презумпция невиновности, конституционное требование – невиновного человека, еще заподозренного, или, может быть обвиненного – это как версия, — вот так уже представляют судье, чтобы у судьи не было сомнений. О.Чиж ― Но судья гусь стрелянный, он уже не раз такое видел. В.Клювгант ― Да, судья «стреляный», это хорошо и плохо, потому что «стрелянность», извиняюсь за такое новое словесное образование, она ведь  может и  к стереотипу судейскому мышление привести, например, к обвинительному уклону. Поэтому уповать на »стрелянность» неправильно. Уповать надо на презумпцию невиновности, согласно которой человек, будучи невиновным до того, как обратное не будет доказано приговором суда, — не каким-то промежуточным решением, а  приговором, вступившем при этом в законную силу, является невиновным. И отношение к нему должно быть именно таким – мало ли кто в чем его обвиняет. У государства есть такое право уголовного преследования, а у человека, которого преследуют, есть вот  эта гарантия конституционная и она должна неуклонно соблюдаться. И применительно к  вопросу об избрании меры пресечения есть еще две специальные нормы, они тоже основаны на этой же базовой конституционной гарантии, они заключаются, во-первых, в том, что никакие права человека не должны ущемляться без необходимости и сверх необходимости. Это значит, что любая мера пресечения – не только  ареста, любая, в том числе и подписка о невыезде, — может быть избрана тогда только, когда человека, во-первых, обоснованно подозревают в совершении преступления. А  во-вторых, еще есть подтвержденные фактами основания, — подчеркиваю, подтвержденные фактами, — ожидать от него неправопослушного поведения в процессе производства по  делу, — что он склонен к побегу, склонен к противодействию следствию. О.Чиж ― К заметанию следов. В.Клювгант ― Да, к уничтожению доказательств, к склонению свидетелей к лжесвидетельству. Вот только при совокупности, а это все должно быть вместе, всех этих обстоятельств, может ставиться вопрос и это и есть основание для избрания меры пресечения. Если нет хотя бы чего-то одного из этого, вообще не только об аресте, о любой мере пресечения нет оснований говорить. И последнее, чтобы не затягивать монолог – потом обсудим детали, — когда речь идет об исключительной по тяжести мере пресечения, такой, как арест – арест ли в полном смысле этого слова, с  помещением в  следственный изолятор, или домашний арест, что не сильно мягче, — ну, мягче, конечно, но не сильно. О.Чиж ― Ну, все-таки как-то оно попроще. В.Клювгант ― Да, но  все же арест. Надо понимать, что арест это ограничение, очень серьезное, фундаментальнейшего конституционного права, неотъемлемого, неотчуждаемого у человека, права на  свободу перемещения, передвижения, на всякие виды его свобод. Так вот в этом случае существует еще одна презумпция, которая в международном праве, в праве многих европейских государств, не только европейских, называется презумпцией освобождения. У нас она так не называется, но, по сути, она тоже есть, записана в законе. Суть ее в том, что арест как мера пресечения может быть избран только тогда, когда не избрать его нельзя, никакой другой, более мягкой меры пресечения, невозможно предотвратить это самое неправопослушное поведение. То есть, даже не тяжесть обвинения здесь превалирует, а именно  этот фактор: как можно эффективно предотвратить обоснованное подозрение в том, что человек будет противодействовать следствию и  суда. Вот это если самые общие рамки очертить. И все это написано в законе. В том самом законе, который обязателен в равной степени для следователя, прокурора, судьи и для любого человека, который коснется этой сферы. В законе. Верховный суд в  своих постановлениях пленума лишь разъясняет закон. Тогда, когда он неясен, или там какой-то пробел, — он может разъяснениями облегчить эту ситуацию. Но  повторять то, что написано в законе, большой необходимости бы не было, если бы закон соблюдался. О.Чиж ― Если бы не практика. В.Клювгант ― Если бы закон соблюдался. О.Чиж ― Тогда как в идеальной практике, так, как это должно быть, и может быть, происходит в каких-то случаях, как происходит эта проверка обоснованности требований заключить под арест человека? Сидит судья, ему приносят материалы дела, что он делает дальше, как он понимает, что они обоснованы? С.Пашин ― Обычно это будет дежурный судья. Поэтому он работает не в условиях идеальности, а работает из того, сколько у него материалов такого рода. При этом сплошь и рядом он рассматривает уже какое-то дело. Значит, он  объявляет перерыв и выходит разбираться с этими людьми. Это означает, что он  очень спешит, судья. И успевает проверить что? Надлежащий следователь, или какой-то другой попросил заключить под стражу. Статья обвинения, которую придумал следователь, позволяет арестовать человека? – да. Если ему повезет, то в деле есть материал о состоянии здоровья – может сидеть, не сразу умрет? — ну, хорошо. Вот в основном это три фактора, которыми судья руководствуется. В.Клювгант: Арест это ограничение, очень серьезное, фундаментальнейшего конституционного права Свидетелей он не допрашивает. Документы он может прочитать, но, как правило, у него нет времени на то, чтобы прочитать документы. Таким образом, вопрос о том, причастен человек к преступлению, есть ли достаточные основания, — все это со слов следователя. И, как правило, вообще не разбирается. О.Чиж ― То есть, это выглядит так: господин следователь, перескажите, что вы там написали? В.Клювгант ― Нет, не так. На практике следователю официально предоставляется слово для обоснования – он же с ходатайством пришел, документ он пишет, который так и называется «ходатайство об избрании меры пресечения». Вот, пожалуйста, следователь, обоснуйте свое ходатайство, почему вы считаете, что я должен заключить этого человека под стражу. Он это говорит, как правило, читает то же самое, что он написал. Иногда разрешают ему задать вопросы, например, стороне защиты, иногда у судьи бывают к нему какие-то вопросы. Но я хочу немного дополнить Сергея Анатольевича, потому что защитник обязательно участвует. И в тех случаях, когда и подзащитный сам способен внятно излагать свою позицию, и защитник способен и обязан это делать, то  с этой стороны очень часто звучат доводы, причем звучат со ссылками на факты о том, что либо человек непричастен, либо обвинение такое, что вообще его юридически нельзя считать существующим, потому что там не описано деяние, в котором человек обвиняется. Ведь не статья должна быть указана только, а должны быть указаны действия или бездействия преступные, которые человеку инкриминируются. О.Чиж ― То есть средства, с помощью которых он предположительно совершил преступление. В.Клювгант ― Что он  сделал, когда. Где, что, какие последствия это повлекло. И по всему этому это образует, по мнению следователя, такой состав преступления. Хотя бы описано должно быть. И  тогда у стороны защиты, если это описано, — иногда это бывает не описано, тогда об этом говорим, что нельзя считать обоснованным обвинение, если оно даже не сформулировано. Но если оно все-таки сформулировано, то тогда можно смотреть на вопросы причастности и вообще преступности того деяния – преступности, то есть, оно вообще является преступным? Не потому, что в  Кодексе есть статья про что-нибудь, а  потому что именно это деяние образует какой-то состав преступления. Именно то, которое инкриминируют. Вот все это вместе и составляет предмет проверки обоснованности подозрения или обвинения. Все это вместе. То есть, не только то, что сказал Пленум — он правильно абсолютно сказал: лицо застигнуто на месте, или на него указали, как на причастное, или на нем обнаружены следы, или в его жилище явные следы преступления,  — это да. Но это всего лишь основания предварительно задержать человека на  48 часов. А вот для того, чтобы уже дальше его под стражу заключить, не на 8 дней, или, как в Израиле, на  два дня суд может продлить, а на два месяца и более. Вот тогда уже нужно в этом объеме проверить. И тут есть проблема. При всем том, что действительно Пленум Верховного суда обратил внимание, причем уже не в первый раз на то, что все это нужно проверять. Он это почему сделал? Потому что, как Сергей Анатольевич и объяснил – конвейер. И  фактически ничего это не  проверяется. И выходит бессодержательное постановление судьи на одной странице или на двух, где просто общие фразы. Там можно подменяя фамилии применять к любому человеку, меняя фамилию и статью обвинения. Но и здесь, к сожалению, Пленум Верховного суда несколько не дошел до конца этой логики, которую сам же правильно и предложил. О.Чиж ― В  чем? В.Клювгант ― Потому что он сказал, что суд при этом не вправе входить в обсуждение вопроса о виновности лица. «Входить». Я понимаю, если было бы  сказано, что он не вправе предрешать вопрос о  виновности, назвать человека виновным, пока еще дело не рассматривается по существу, нельзя  — в силу той же самой презумпции невиновности: еще не рассмотрены, не собраны, не исследованы все доказательства «за» и  «против». Но  не входить в обсуждение вопроса о  виновности это значит вообще не подступаться к теме о преступности инкриминируемого деяния, что инкриминируют? Да, он  там был, — допустим. Причастность его, допустим, может считаться недоказанной, но хотя бы чем-то подтвержденной. О.Чиж ― Условно, нашли его на месте преступления. В.Клювгант ― То, в чем он участвовал это вообще преступно, или нет? Хоть какие-то есть данные, которые подтверждают преступный характер этого деяния? Вот если не входить, то боюсь, что это будет формальным барьером и суды на этом основании будут говорить, что мы оценили то, что там сказано, — он  задержан или не  задержан, указали или не указали, а в это мы входить не можем. И  поэтому пусть сидит, а потом, при рассмотрении дела по существу, когда-нибудь, через год-другой, мы посмотрим, что и как. О.Чиж ― А техническое решение этой проблемы конвейера существует? Ну, действительно, сидит районный судья, у  которого даже  боюсь предположить рассмотрение какого количества дел запланировано. Предполагается, что к нему прямо сейчас из Следственного комитета привезли человека и срочно нужно решать. Но у него обязательство статистики видит над головой, и он обязан разобраться с теми делами, которые у него уже сейчас в наличии. В.Клювгант: Мера пресечения может быть избран только тогда, когда не избрать его нельзя, никакой другойС.Пашин ― Главное, чтобы он не прогневал Следственный комитет и  ФСБ. Если судья освобождает человека из-под стражи, а происходит это крайне редко, или не  дает согласие, то он попадает на заметочку. О.Чиж ― В буквальном смысле? С.Пашин ― Разумеется. Я уж не говорю о том, что когда станет вопрос о производстве его в председатели суда, или чтобы поднять его в областной суд, или в  Московский городской суд, то перед президентом будет еще комиссия. А в этой комиссии заседают заместители министров силовых ведомств, в том числе и заместитель генерального директора ФСБ. Таким образом, судья многим рискует, если он идет наперекор. А если соглашается, то мало чем рискует. Вот в этом, мне кажется, серьезная проблема и серьезная опасность. О.Чиж ― То есть, с одной стороны огромный завал дел, с другой стороны опасность, которая исходит по вполне корпоративным причинам. А если говорить о квалификации среднего судьи района, она позволяет ему провести эту проверку? С.Пашин ― Судья, конечно, может провести проверку, но у него мало средств для этого. У него нет следственного аппарата. В  некоторых странах, например, есть такое понятие как «судебная полиция» — судья может располагать неким штатом людей, которые помогают ему. Есть понятие «следственный судья»  — например, на Украине вопросы о любой мере пресечения решает следственный судья. Это человек, который только этим и занимается. А если у него своих дел невпроворот, да  вот он еще и дежурит, и ему надо еще 15-суточников наказать — это административные нарушения, и решить вопрос об аресте. Так ему некогда, это ему неинтересно. Да и вообще, рассмотрение дел  — чем больше, тем лучше,  — и  рассмотрение материалов не сильно делают ему карьеру. В.Клювгант ― И помимо всего этого, с чем я целиком и полностью согласен, есть еще вот какая сторона у этого вопроса. Ведь возможность судьи разобраться зависит от того, какое количество таких ходатайств ему приходится рассматривать. Сейчас ему приходится рассматривать запредельно большое количество этих ходатайств. О.Чиж ― Со стороны следствия? В.Клювгант ― Да, конечно, со стороны следствия. Которые в  подавляющем большинстве случаев поддерживаются прокуратурой – за редчайшими исключениями, которые лишь подтверждают правило. И удовлетворяется таких ходатайство о заключении под стражу, о продлении срока содержания под стражей свыше 90% всегда, из года в год. А в последнее время это колеблется между 96-99%. Но  представим себе – помечтаем, — что следователи и органы дознания перестали возбуждать ходатайства об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу – всегда, когда им этого хочется, а стали применять те требования закона, о которых я  сказал в начале, что когда только нельзя не арестовать, тогда будем просить об аресте. Насколько, или во сколько сразу раз уменьшится нагрузка на того самого судью по рассмотрению таких ходатайств? – в  разы. О.Чиж ― То есть, у него будет окно для того, чтобы разобраться. В.Клювгант ― Это первый момент. Не думаю, что он технический. Он, конечно, очень содержательный, более того, это вопрос уголовно-процессуальной политики государства. Но у нас получается так, что у нас государство в лице его высших должностных лиц, в том числе судейских, в том числе и вообще высших уже не первый год говорит об этом, а на практике ничего к  лучшему не меняется. То есть, есть разрыв между политической волей, которая декларируется и тем, что реализовывается. О.Чиж ― Вообще-то это редкий случай практически. В.Клювгант ― Но, тем не менее, мы можем это констатировать с полной уверенностью в данном вопросе. И второй момент, как судья может проверить. Опять же, в дополнение к тому, что сказал Сергей Анатольевич. Судья при проверке должен исходить, в том числе, тем облегчать себе задачу, из той же самой презумпции освобождения и презумпции невиновности: если материалов, представленных ему недостаточно для вывода о том, что это обоснованное ходатайство, он вправе, и это есть сейчас в действующем законе, — сначала отложить и предоставить дополнительное время, до  48 часов, — если к нему пришли сразу, заблаговременно и эти 48 часов есть. Потому что всего 72 часа дается от  момента задержания человека до момента избрания меры пресечения. После этого он  подлежит освобождению уже в силу того, что срок истек. Он может дать этот дополнительный срок, оставшийся, для дособирания материалов. Но если по истечению срока или в результате всего,  — вот все, что смогли ему представить органы уголовного преследования  — не является достаточным для того, чтобы убедиться в наличии каждого из обязательных оснований, он просто должен отказать в  удовлетворении ходатайства, только и всего. Он не должен делать за следователя его работу – не должен судья делать за следователя его работу, у  него другая задача. Это у  нас в советское время суды дружными колоннами с милицией и прокуратурой боролись с преступностью. Сейчас у нас у суда задача вершить правосудие, не бороться с преступностью. Но здесь возникает проблема, о которой сказал опять Сергей Анатольевич. О.Чиж ― Про ФСБ и Следственный комитет? В.Клювгант ― Если судья так поступит, то в отношении него возникают всякие неприятные вопросы, которые сейчас очень красиво называются «проверка на склонность к коррупционным проявлениям». Ну и так далее. С.Пашин ― Ведь только коррупционер может сделать хорошее. В.Клювгант ― Ну как же так, у  нас же органы не ошибаются, как это так, он взял и отпустил. О.Чиж ― Существует хотя бы  внутри судейского сообщества какая-то институция, которая проверяет судей на то, правильно они выносят решение об аресте, или нет, проводят они эти проверки, или нет? С.Пашин ― Вообще есть вышестоящая инстанция. О.Чиж ― Но в нее, наверное, надо пожаловаться? С.Пашин ― Конечно. А суд не должен по своей инициативе вести какие-то расследования или разбирательства. У нас же система не инквизиционная, а  состязательная. Поэтому жалуются. И сейчас отменяют около 1% решений об арестах. О.Чиж ― Это по России. Или по Москве? С.Пашин ― По  России. Около 1%. То есть, это очень мало на самом деле. При том, что удовлетворяется более 90% ходатайств о заключении под стражу. Ну и, кроме того, есть и другая сторона – это органы судейского сообщества. Есть практика наказания судьи за освобождение человека из-под стражи. Если этот человек не оправдал доверия, скажем, убежал или сделал что-то плохое. Я знаю случаи, когда прекращали судейские полномочия, подвергали судью предупреждениям, другим дисциплинарным взысканиям. И происходит это потому, что подменяется тезис: судя ведь не пророк, он не должен думать, как оно случится в будущем. У нас пишут: «из-за этого нарушены права потерпевшего на доступ к правосудию, — злодей сбежал. Судья должен проверить только одно: доказал ли следователь, что заключение под стражу неизбежная и необходимая мера, — и это все. Вполне понятно, что на момент рассмотрения судья может это проверить по материалам, которые представлены. А прогнозировать? Так он не гадалка, не  мадам Ленорман. О.Чиж ― Получается, что от него требуют ясновидения? С.Пашин ― Если случится что-то плохое, судью могут наказать и, как правило, наказывают. А если человек останется под стражей и умрет в тюрьме, то ничего судье за это не будет. О.Чиж ― А если действительно происходит история, при которой человек может скончаться в  СИЗО? В.Клювгант: Не статья должна быть указана, действия или бездействия преступные, которые человеку инкриминируютсяВ.Клювгант ― Так они и происходят, эти истории. О.Чиж ― Тут внутренняя проверка по  инициативе самого сообщества проводится, или только  тоже, по жалобе? С. А кого винить? Проводится служебная проверка. О.Чиж ― Но если были данные о том, что у  человека серьезные проблемы со здоровьем, которые предполагают освобождение? С.Пашин ― Проводится служебная проверка в Минюсте администрации СИЗО – вовремя оказали помощь-не вовремя оказали помощь. В.Клювгант ― Знала-не знала. С.Пашин ― Знала-не знала. А  на Западе составляют «Списки Магнитского», «Алексаняна», и так далее. Но  судья здесь ни при чем. Судью попросил следователь, поддержал прокурор. Судья вынес решение. О.Чиж ― А если адвокат справку показывал о том, что у него печень отказывает? В.Клювгант ― Сведения о состоянии здоровья это шаблонная фраза, которая кочует из постановления в постановление: «Сведений о состоянии здоровья подозреваемого или обвиняемого, представленные защитой… О.Чиж ― Сделаем небольшой перерыв и  вернемся в программу. Напомню, в студии адвокат, член Совета Адвокатской палаты Москвы Вадим Клювгант и федеральный судья в отставке, заслуженный юрист России Сергей Пашин. Оставайтесь с нами. НОВОСТИ О.Чиж ― Продолжаем программу. Наши гости в студии адвокат, член Совета Адвокатской палаты Москвы Вадим Клювгант и федеральный судья в отставке, заслуженный юрист России Сергей Пашин По итогам прошлой части программы, что получается: в  идеале судя, вынося решение об аресте, должен проверить материалы, которые свидетельствуют о причастности подозреваемого, убедиться в том, что невозможна никакая другая мера пресечения, кроме ареста. Но на практике получается, что из-за большой загруженности, из нежелания портить отношения с различными правоохранительными структурами, судья этого не делает. В.Клювгант ― Да, только то, что вы, Оксана, назвали «в идеале», на самом деле – в  соответствии с  прямыми требованиями закона. О.Чиж ― Это не одно и то же? В.Клювгант ― Все-таки не совсем. Идеал может быть мечтой, а здесь есть конкретные нормы закона. О.Чиж ― Говорили, что получается доказать, что судья формально подошел к делу, всего лишь в  1% случаев. Как это происходит, как доказать, что судья был неправ? В.Клювгант ― Как доказать, что судья был неправ? На самом деле это не совсем правильная постановка вопроса, точнее, неполная. Потому что когда мы идем в вышестоящую судебную инстанцию, мы жалуемся не столько на действия судьи, сколько на пороки вынесенного им судебного решения. И говорим, что это судебное решение необоснованно, немотивированно, незаконно, а  посему, неправосудно, и в качестве такового подлежит к отмене. Привело ли к этому действие судьи неправильное, или его бездействие, наоборот, это не меняет основного вывода. То есть, если судья в процессе был груб или что-то такое, то мы можем персонально на судью пожаловаться в  Квалификационную коллегию судей. Но сам по себе судебный акт является предметом рассмотрения суда вышестоящей инстанции. Поэтому в жалобе мы должны привести конкретные доводы, которые свидетельствуют о том, что он незаконно, необоснованно, ненадлежащим образом мотивировано. А в вышестоящей инстанции должны наши доводы проверить, каждый в отдельности. О.Чиж ― И опять это слово – проверить. Непонятно, как? В.Клювгант ― Понятно, как на самом деле. Если я, например, пишу в жалобе, что я приводил в судебном заседании первой инстанции, когда решался вопрос об избрании меры пресечения, вот такой довод, он заключался в том-то и  в том-то. Например, в том, что в ходатайстве следователя отсутствуют сведения о намерении человека скрыться или помешать установлению истины. Или, например, о том, что обвинение – то. В чем он  обвиняется или подозревается, оно даже не сформулировано, соответственно, нельзя говорить вообще о какой-то его обоснованности. Или оно настолько противоречиво, что оно в одном предложении исключает предыдущее предложение – и такое бывает. И я ссылаюсь на конкретные материалы – страница такая-то, абзац такой-то. В этом и задача заключается суда вышестоящей инстанции, апелляционной, в данном случае, чтобы посмотреть – что там нам адвокат написал? Давайте проверим: что там на этой странице не так, что в протоколе судебного заседания сказанное сказано. И  на каждый довод жалобы – это тоже требование закона, а не просто идеал, должен быть дан мотивированный ответ в апелляционном судебном акте. Принимается этот довод,  — и тогда какие последствия: отвергается этот довод – на основании чего отвергается, что в нем не так. С.Пашин ― Позвольте пример. Есть некоторые формальные вещи, например, нельзя заключить человека под стражу, если его нельзя потом наказать лишением свободы. Нельзя заключить несовершеннолетнего под стражу за преступление небольшой, а иногда и за преступление средней тяжести. Примерно по  50 делам в год несовершеннолетнего арестовывают за преступления, за которые арестовать нельзя. Апелляционная инстанция такой арест отменяет. Или, например, судья забыл, что в  закон внесли поправку – раньше было лишение свободы, а теперь нет лишения свободы. О.Чиж ― Есть более мягкие санкции. С.Пашин ― Исправительные работы, штраф, и  так далее. А он арестован, — отмена по формальным основаниям. О.Чиж ― Почему тогда такой низкий процент отмен? Тут тоже боязнь не связываться с  правоохранительными органами? Здесь почему? В.Клювгант: Есть разрыв между политической волей, которая декларируется и тем, что реализовывается. С.Пашин ― Потому что суд вышестоящей инстанции не вникает в существо вопроса. Суд проверяет формальные вещи. Вот на 1% этих формальных вещей набирается. Кроме того, сколько отменено было в прошлом году? 1541 постановление о заключении под стражу. В.Клювгант ― По стране. С.Пашин ― Да, по стране в целом. Суд отменяет по формальным основаниям, иногда судья сжалится. Вот 191 случай, когда заменили арест вышестоящей инстанции на домашний арест. И  60 случаев, когда заменили на 0залог. Это значит, что нашлись деньги у человека, нашелся вноситель залога, и суд сжалился — вот  6о человек на всю страну. В.Клювгант ― Причем, здесь что интересно, и Пленум Верховного суда это хорошо знает, и именно поэтому здесь в постановлении есть такая фраза: «Если основания, — имеются в  виду основания для избрания меры пресечения, — предусмотренные ст.97 УПК РФ  отсутствуют, то судом не могут быть избраны и  иные меры пресечения. О.Чиж ― То есть, и домашний арест? В.Клювгант ― Это о  чем здесь сказано так деликатно? Это о том, что если сжалился судья, а зачастую это бывает в том случае, когда вообще ничего нет для избрания меры пресечения, и  поэтому они находятся вот такой, с  позволения сказать, компромисс: арестовать уж точно нельзя, так давайте тогда домашний. По аналогии: доказательств вины нет, дадим поменьше. С.Пашин ― Следователь сохраняет лицо. О.Чиж ― И тут мы переходим к истории с домашним арестом. Собственно говоря, чем руководствуется судья, когда выбирает между домашним арестом и арестом, когда в опции есть и то, и то. В.Клювгант ― Прежде всего/, здесь должен выбирать следователь. Судья лишь соглашается или не соглашается. Судья не орган обвинения, он не вправе сам инициировать такие вещи, как выбор меры пресечения. Он может поставить и то в исключительных редких случаях, только на обсуждение вопрос о вообще наличии оснований рассмотреть меру пресечения. Из чего должен исходить следователь, мы поговорили в начале нашей передачи. Что у него есть вообще для того, чтобы вот эта самая 97 статья, чтобы ставить вопрос вообще о какой-либо меры пресечения. О.Чиж ― Но идеология и одного и другого решения одна и та же: ограничить человека в его передвижениях, не допустить его контакта. В.Клювгант ― Правильно. Но степень ограничения разная. При домашнем аресте человек ночует дома, он неизбежно, в  силу этого обстоятельства, может общаться, как минимум, с теми людьми, с которыми разделяет кров, жилище. Вот если следователь считает, что все настолько плохо, ужасно и опасно, что нельзя дать человеку такую возможность – общаться с родителями, детьми, женой, с кем-то из близких, с кем он живет, тогда он должен обосновать это и сказать: только  в  СИЗО, и никак иначе. Если все-таки можно, и разрешить еще на улицу выйти, или куда-нибудь еще, по острой житейской необходимости – тогда это домашний арест. Но только логика должна быть от обратного. Нужно начинать с самого мягкого. А каждое более строгое только тогда, когда мягкое не может сработать. И тому есть подтверждение. Вот только такая логика может быть признана правильной, но не обратная никак. О.Чиж ― И как раз по поводу тех самых людей, которые кров делят с подозреваемым. Соседи по квартире имеют право оспаривать в  судебном порядке домашний арест задержанного или обвиняемого, — говорится в  Пленуме Верховного суда. Раньше у них такого права не было? В.Клювгант ― Ну почему же не было? С.Пашин ― Было. О.Чиж ― Было? В.Клювгант ― Просто Пленум об этом сказал впервые. Но мы же договорились, что Пленум лишь разъясняет закон. О.Чиж ― А в РИА Новостях: «ранее суды считали…» В.Клювгант ― Это сказано в том же постановлении Пленума, который мы обсуждаем все прошедшее время, которым внесены дополнения в предыдущие постановления Пленумов по вопросу о мере пресечения. Что касается этого вопроса, в законе сказано, что обжаловать любое судебное решение, в том числе и такое, об избрании меры пресечения, может любое лицо, права и интересы которого этим решением задеты, нарушены, ущемлены – любое лицо. Не только непосредственно вовлеченное. Но только оно должно обосновать, и это разъяснение здесь ничего не меняет – оно должно обосновать, чем именно это решение задевает его прав и законные интересы. И тогда  — да, у  него есть право принести жалобу, а у суда, соответствующей инстанции, обязанность эту жалобу рассмотреть по ее доводам. О.Чиж ― По практике судебной такое часто бывает, что родственники, члены семьи, приходят, говорят: уберите из-под домашнего ареста нашего парня? С.Пашин ― Чрезвычайно редко. Тем более, что и домашний арест, и залог это очень редкие меры пресечения. Вот сколько просят в год – например, в  прошлом году сколько просили? По сравнению с арестами — 3% просят следователи домашнего ареста или залога, — всего лишь  3%. Поэтому и дела такие не составляют сколь-нибудь серьезного массива. Но я все-таки хотел бы другое сказать. С какой стати потерпевший решает, сидеть мне, или гулять? Какое отношение к этому имеют соседи, какое отношение имеют сослуживцы? В законодательстве правового государства должно быть ясно сказано: гражданин имеет право до суда находиться на свободе. Если вы можете его арестовать, это действительно необходимо,  — арестовывайте. Если вы считаете, что не надо арестовывать, подбирайте меру пресечения, которая будет всем удобна. Но чтобы сосед жаловался, что он не хочет меня видеть под домашним арестом – по-моему, это странно и неправово. О.Чиж ― С другой стороны, это их право  — может быть, они боятся? В.Клювгант ― Нет, знаете, о чем тут может идти речь? Это, конечно, может быть и способом сведения счетов между соседями. О.Чиж ― Важно не сбить слушателей – соседи не просто по  лестничной клетке, а люди, которые живут на одной жилплощади. В.Клювгант ― Но у нас пока еще есть коммунальные квартиры, к сожалению. О.Чиж ― Да, тоже. В.Клювгант ― Хочу сказать с другой стороны, что такое домашний арест? Это контроль над человеком даже тогда, когда он дома  — на него налагаются ряд ограничений, запретов, и это контролируется службой по исполнению наказаний. Они для этого, — это в законе сказано и в подзаконных актах, которыми они руководствуются, — они для этого могут там устанавливать даже всякую технику – в том месте, где человек отбывает домашний арест. О.Чиж ― Технику записывающую, следящую? В.Клювгант ― Всякую. Контролирующую, скажем так. Есть перечень этой техники. Ну, например, я  себе могу представить, что в какой-то ситуации другому человеку не очень нравится, что в квартире появляется такая техника, которая — поди, знай, кого она контролирует и на какой предмет. Хотя вопросы тут, конечно, есть сомнительные. С.Пашин ― Все-таки, извините, если сосед недоволен, это не значит, что человека надо арестовать. В.Клювгант ― Безусловно, конечно. С.Пашин ― Это значит, что надо применить менее радикальную меру. В.Клювгант ― С этим я совершенно согласен. С.Пашин ― А тут логика совершенно иная. В.Клювгант ― Намек заключается именно на то, что если жалуются, что человек под домашним арестом не должен быть, то, наверное, значит, тогда его надо полноценному аресту подвергнуть. Это как бы между строк просматривается – вот это абсолютно неправильно. О.Чиж ― «Не пренебрегайте своим правом пожаловаться». В.Клювгант ― Да, тут я согласен, что это подход сомнительный. О.Чиж ― Вы заговорили про систему слежения. А если в  одном доме живет семья – происходит контроль за их передвижениями, за тем, с кем они встречаются? Ведь формально они могут передавать какие-то сведения? С.Пашин ― Тем самым осуществляется контроль. В.Клювгант ― Явочным порядком. По закону это категорически недопустимо. Не может распространяться ограничение прав одного человека на  права какого-либо другого, третьего человека. Не может. Но  мы только что поговорили о том, как это де-факто, именно явочным порядком, может происходить. А как еще по жизни это бывает, я вам могу сказать: звонит, например, маме, — это было в моей практике, — звонит маме моего подзащитного, находящегося под домашним арестом, инспектор из службы исполнения наказания и говорит: у нас машина сломалась, и  вообще у меня еще три подопечных, поэтому вы сами сына приведите в  суд или к  следователю. Но только вы никому не говорите. О.Чиж ― И  желательно, сами соберите доказательства. В.Клювгант ― Это картинки нашей жизни. О.Чиж ― Коммуникации между родственниками и теми, кто содержится под арестом, посвящено еще одно разъяснение от Верховного суда. Но уже речь идет об аресте не домашнем: «Верховный суд признал законным запрет Минюста на передачу посылок с литературой и прессой гражданам, которые содержатся в СИЗО». Дело это упирается в случай Евгения Ермаченкова, который находится сейчас в СИЗО, он пожаловался в верховный суд в связи с тем, что действующие правила внутреннего распорядка СИЗО о том, что нельзя получать от родственников литературу и издания, жалуется, что можно пользоваться только изданиями из  библиотеки. Если честно, я думала, что в этом нет проблемы – родственники могут передавать, особенно книги. В.Клювгант ― Так и было до декабря прошлого года. Но в декабре прошлого года произошло устрожение правил внутреннего распорядка, которым утвержден перечень разрешенного, а соответственно все, что в этот перечень не попало, попадает в запрещенное. О.Чиж ― По умолчанию? В.Клювгант ― Нет, не по умолчанию. Там сказано: все, что в перечне не указано, относится к числу запрещенных. А запрещенное передавать нельзя. Так вот в отношении периодических изданий и книг было разрешено передавать их в посылках, передачах. А в декабре прошлого года сказали, что только через администрацию, путем подписки или оплаты услуг дополнительных по доставке, опять же, через администрацию. Но что такое подписка? Подписка – это нужно вовремя заполнить карточки подписные, отдать их администрации, чтобы она не забыла, не проспала, вовремя отдала. О.Чиж ― Хорошая сцепка администрации СИЗО и  Почты России. В.Клювгант ― Почта идет как по подписке? Мы понимаем, что в ларьке можно купить сегодня, а по подписке ты это получишь, может быть, через две недели, тем более, пока дойдет в такое учреждение. Люди, которые там находятся, испытывают информационный голод. Конечно, там замечательный человек, представляющий министерство юстиции, сказал, что радио работает в СИЗО. О.Чиж ― Игорь Цаплин. В.Клювгант ― И кое-где телевизоры. Спасибо ему большое, конечно, я не хочу желать, чтобы он попробовал на себе, какое там радио и что это радио исполняет с утра до ночи и что смотрят по телевизору большинство. Но людям там действительно хочется больше знать, больше читать, для них это способ не выпадать из жизни. И конечно, они цепляются за каждую такую возможность. Поэтому мое личное мнение – это как раз неоправданное ограничение, неразумное. О.Чиж ― В чем логика запрета? В.Клювгант ― Логика заключается в том – это там же объяснялось. С.Пашин ― Криптография. В.Клювгант ― Да, симпатическими чернилами между строк вы можете там зашифровать экстремистское послание или что-нибудь из материалов дела. О.Чиж ― А просто в письме нельзя зашифровать? В.Клювгант ― Но письмо цензуру проходит. О.Чиж ― Утюгом? В.Клювгант ― Как, впрочем, проходит проверку и все, что передается. И, например, в отношении продуктов там в нескольких абзацах расписано, как проверяется на предмет скрытых, незаконных вложений, как можно надломить, или сделать что-то еще. При этом бумагу по-прежнему можно передавать. О.Чиж ― Просто бумагу? В.Клювгант ― Ну да, для письма, человек же должен что-то писать там. О.Чиж ― И ее проверяют? В.Клювгант ― Все проверяют. Но проверяйте и это. То есть, это «как бы  чего ни вышло», и другого объяснения здесь трудно найти. Кто-то там перестраховался исключительно в интересах ведомственных. И то еще, я полагаю, ложно понятых. Конечно, там надо знать обстоятельства конкретного дела, наверное, мы его не будем обсуждать, не зная этих обстоятельств, а говорим о ситуации в общем. У нас, на одном из недавних заседаний совета Адвокатской палаты было такое дисциплинарное дело, возбужденное по инициативе администрации одного из следственных изоляторов — адвокат, во время свидания с подзащитным, передал ему журнал, — просто журнал, из рук в руки. Причем, свидание контролировалось путем видеонаблюдения – это нормально, — звук нельзя, а видео можно, это прямо сказано в законе. Все видели этот журнал, потом он был проверен – ну, журнал и есть журнал. Тем не менее, администрация, усмотрев в этом страшное нарушение, выразившееся в передаче незаконного предмета незаконным способом, обратилась со своим представлением – возникло дисциплинарное дело в отношении адвоката. Мы, Совет адвокатской палаты г. Москвы не признали это нарушением со стороны адвоката и освободили его от  дисциплинарной ответственности, сказав о том, что рассматривать официально издаваемый журнал в  качестве незаконного предмета это как-то вот  странно. О.Чиж ― А как же, если есть правила Минюста? В.Клювгант ― Я вам просто привожу пример нашего взгляда адвокатского сообщества Москвы на эту ситуацию. Он несколько отличается от взгляда верховного суда, видимо. Хотя я не читал решение Верховного суда. О.Чиж ― Это случай исключительный, когда на это обращают внимание, или действительно за этим следят? В.Клювгант ― Я бы сказал так – по известной мне практике, безусловно, за всем следят в этих учреждениях, и там задача администрации заключается в том, чтобы за всем следить. Но чтобы из этого создавали проблему и делали эти запреты, да еще и наказывали людей – это, пока еще, к счастью, случаи сильно нечастые. Боюсь, что теперь их станет больше. О.Чиж ― Если вернуться к высказываниям г-на Цаплина, он говорит: все камеры обеспечиваются радиоточками, а по возможности, и телевизорами. Таким образом, доводы заявителя о том, что ограничили его право на доступ к СМИ, так как у него нет денег для подписки на газеты, необоснованны. В.Клювгант ― Ну да, он же может слушать попсу, поэтому зачем ему читать, например, «Новую газету»? О.Чиж ― А там действительно есть радиоточки и телевизоры? В.Клювгант ― Там есть радиоточки, они включаются с подъемом на полную громкость, или почти на полную, и выключаются с отбоем. И там играют задорные песенки как правило, или какую-то другую музыку – вот  это-то право на информационное обеспечение, о котором сказал этот уважаемый человек. О.Чиж ― А если речь идет не о музыкальной информации? В.Клювгант ― Ну, право он считает, таким образом, не нарушенным и соблюденным. С.Пашин ― В СИЗО находятся невиновные люди, и об этом прямо сказано в законе. Они пользуются статусом невиновного. И лишить их  выбора довольно странно. Вот я иногда Высоцкого вспоминаю: «Вы, как вас там по именам,  — вернулись к старым временам». А здесь и этого не могу сказать – при Сталине это было все разрешено, и »Правду» можно было выписать и  книги из домашней библиотеки передать О.Чиж ― Спасибо вам большое. Это была программа «Ищем выход» и наши гости  — адвокат, член Совета Адвокатской палаты Москвы Вадим Клювгант и федеральный судья в отставке, заслуженный юрист России Сергей Пашин. Всего вам доброго.

Ссылка на источник