О.Чиж ― 21 час, 5 минут в Москве. Добрый всем вечер! Ирина Воробьева, Оксана Чиж. Обещали, что услышимся вечером. И.Воробьева ― Вот, собственно, мы, как обещали, так всё и происходит. У нас программа «Разбор полета», программа о людях, которые принимают решения, о том, как они эти решения принимают. Сегодня у нас в гостях музыкант Вася Обломов. Добрый вечер! В.Обломов ― Здравствуйте всем, здесь Вася Обломов. Здравствуйте! И.Воробьева ― Поскольку я знаю, что именно так и происходит, я сейчас не удивляюсь такому приветствию. У нас есть традиционный вопрос программы «Разбор полета» — это вопрос о самом тяжелом решении, которое приходилось в жизни принимать, такое, сложное, тяжелое, может быть, даже не только про вас. В.Обломов ― В смысле, не только про меня? И.Воробьева ― Бывают такие решения, после которых последствия наступают не только для вас лично, но и для команды, для семьи и так далее. В.Обломов ― Отказываться от денег, например. И.Воробьева ― Так. Что это было? В.Обломов ― Не знаю… В смысле… не знаю – знаю. Но, поскольку я музыкант, если кто не знает, то периодически нам предлагают какие-то проекты: чего-нибудь прорекламировать, где-нибудь выступить или отдать песню в какой-нибудь позорный фильм. Это все речь идет о деньгах. И в случае, когда мне это кажется плохим, не нравится, и так далее – я в таких случаях отказываюсь. И были случаи, когда мы отказывались от очень… ну, как очень – не очень, но от крупных сумм денег. То есть в пользу того, чтобы как бы было не стыдно, не зарабатывали. Наверное, это был глупый поступок, я думаю. Люди старшего поколения меня осудят, но были случаи, да, когда мы отказывались от денег. О.Чиж ― А в каких случаях не хочется отдавать музыку туда? Это что: это политика, это предвыборная кампания, реклама йогурта? В.Обломов ― Ну, не нравится просто. Я могу, вообще, привести пример из истории. В 2012 году, когда были митинги, и были какие-то ушлые ребята, которые сняли фильм под названием «Митинг». И.Воробьева ― Серьезно? В.Обломов ― Да. И.Воробьева ― Художественный? В.Обломов ― Художественный. Они такие, воодушевленные позвонили, позвали нас к себе посмотреть этот фильм. Фильм чудовищный – про любовь оппозиционерки и омоновца. В нем, кстати, снялся Илья Яшин в роли себя. В автозаке… И.Воробьева ― В художественном… В.Обломов ― Да. Это был вообще стыднейший фильм, ужасный. И там очень смешные оппозиционеры. У них комната была обклеена портерами вашего главного редактора, покойного Немцова, Навального. Там был еще прототип Якименко, у которого денег не было, чтобы заплатить каким-то там «нашистам». Там был очень смешной фильм. Мы сидели, смотрели, искренне недоумевали, как же так можно было это снять. И.Воробьева ― А это все полнометражку снимали… В.Обломов: Наверное, это был глупый поступок, но были случаи, когда мы отказывались от денег В.Обломов ― А оппозиционеры слушали, во-первых, мои песни по сюжету, во-вторых, они пели эти песни в переходе. То есть там было очень много моих песен и песен Шевчука. А заканчивалось все… как бы битвой на Сахарова. Прямо такая… битва, и омоновец и оппозионерка целуются, обнимаются на этом фоне, и как бы в рапиде – всё, конец фильма. Всё нормально будет. Мы сказали, конечно: «Мы не дадим песен, — сказали мы, — ни одной песни мы не дадим ни за какие деньги в этот фильм, потому что это чудовищно». А потом я как-то разговаривал по телефону с Шевчуком – а он этот фильм не видел и ему предложили тоже – и он у меня спросил: «Ну, как фильм?» Я говорю: «Честно говоря, плохой фильм». Он сказал: «Да? Ну, тогда и я не дам». В общем, песен мы не дали, и фильм, насколько я понимаю, не вышел. О.Чиж ― Но он уже был снят. В.Обломов ― Полный метр, до конца. Он не только был снят – даже песни были вставлены внутрь фильма. И Илья Яшин жал руку каким-то людям в автозаке. Их там забрали в очередной раз – там сидит Илья Яшин. Он такой: «Держитесь, пацаны, все будет нормально!». Я помню, очень удивился, увидев его в этой роли. Я говорю, очень странный был фильм, очень. Он, к счастью, не вышел на экраны. И.Воробьева ― Может быть, из-за вас, кстати. В.Обломов ― Может быть. О.Чиж ― Сломали кому-то судьбу, понимаете… В.Обломов ― Причем было такое: от продюсеров… не помню какого фильма – такая у них была замануха. Они считали, что гиперпочетно быть в этом фильме. Они считали, что фильм прекрасный. Но было очень плохо. Друзья, 16 июля Вася Обломов играет концерт в московском клубе «Мумий Тролль бар». Приходите. Это будет единственный концерт Обломова за это лето, и, надеюсь, его не запретят. Приходите! И.Воробьева ― Нам надо было с тобой заключить пари до эфира, на какой минуте Вася Обломов проанонсирует свой концерт. О.Чиж ― Это, кстати, традиция 16 июля? Потому что прошлый раз, когда вы приходили, как 16 июля был «16 Тонн», если не ошибаюсь. В.Обломов ― Никаких традиций. Просто так получилось, выпала дата и всё. Вот 16 июля у нас концерт в середине лета, единственный этим летом. Большой концерт будет. Новые песни будем играть. Я должен об этом сказать, потому что люди слушают радио. О.Чиж ― 16 июля уже не за горами, осталось –то две с половиной недели. А вот, на самом деле, история про то, что с какого-то момента – видимо, с 12-го года – есть большая ассоциация вашей музыки и политики. Она мешает или, наоборот, помогает? Вот все эти истории: позвать в фильм про политику… В.Обломов ― Во-первых, не все мои песни политические. И.Воробьева ― Это большой сюрприз, кстати, для некоторых людей, мне кажется, сейчас был. В.Обломов ― Да, если вы откроете дискографию Обломова, вы удивитесь, что не все песни политические, и фамилия нашего президента фигурирует крайне редко. Возможно, именно фамилия… Ну, по большому счету они про глупость, стыд, идиотизм, безразличие и что-то такое. Был проект «Гражданин хороший», в котором я принимал участие и писал песни по новостям прошедшей недели. Поэтому многим может казаться, что это больше политические песни. Но на самом деле, нет. И вообще, я пишу о том, что пишется. Это как камертон. Я не могу, честно, заставить себя написать песню… нет, могу, конечно, но это будет неправильно и как-то неискренне. Потому что надо писать о том, о чем чувствуешь, чем живешь. Я помню, один русский рокер, авторитетный человек, известный обратился ко мне, чтобы записать дуэт. И я говорю: «Ну, давай. О чем песню сочиним?» Он подумал-подумал и говорит: «Про «Нашествие»". В.Обломов: Всегда считал, что должен быть внутренний конфликт, какая-то боль. В песнях всё должно быть по-настоящему О.Чиж ― Внезапно. В.Обломов ― Это был год 12-й, 13-й. Я так прикинул, думаю: вот сейчас, в наше время, когда происходят такие события в стране, ни о чем, кроме как о »Нашествии»…». Как бы боль поэта внутренняя… Меня же, как всегда учили: пиши песню, как будто последняя песня в жизни. То есть последняя важная вещь, которая волнует человека – это «Нашествие» — фестиваль. Ну, как бы я, естественно, не стал. Причем «Нашествие» еще тогда был без военных. То есть петь вообще было не о чем. То есть конфликта нет никакого в песне. То есть просто надо было славить… Я не знаю, что он подразумевал под этим делом. Просто славить, наверное, фестиваль, и так далее. Я сказал, что, конечно, нет. С этой песней тогда не сложилось. О.Чиж ― Вот сейчас сами сказали: «меня всегда учили писать песню…». В.Обломов ― Не учили, я всегда так считал. Считал, что должен быть внутренний конфликт, какая-то боль, проблема, должно быть острие. Как и в книжках, в песнях – всё должно быть по-настоящему. И.Воробьева ― А не мрачненько получается все время про равнодушие какое-то… В.Обломов ― Я прямо представляю Маркеса на моем месте, которому говорят: «Не мрачненько у тебя получаются книжечки-то твои?» «Вспоминая моих грустных шлюх». И.Воробьева ― Тяжеловато должно быть. В.Обломов ― Ну, ощущение от жизни тяжелое, конечно. И вообще мне интересно… вот у меня была песня в предыдущем альбоме, называлась «Человек хороший». Она такая добрая-добрая, вообще даже не докопаешься, и даже как-то стыдно стало… не стыдно – как-то беззащитно себя чувствовал, когда ее пел. И понял, что нужно сочинить песню «Человек хреновый». Я сочинил и в новом альбоме будет такая песня, как бы в ответку самому себе. Но я пишу… Если нет проблемы, если нет какого-то конфликта, если нет чего-то такого, что волнует, то писать, в принципе, не о чем. Так и в литературе. Любую книжку если открыть, даже самую смешную – они же все о каких-то проблемах, переживаниях, трагедиях, событиях, что-то случилось, что-то не так, ощущения от жизни, человек в поисках смысла жизни. Люди же пытаются объяснить себе, зачем они живут. А это не очень веселая штука. Мы же даже на концертах – 16-го июля – мы все смеемся, потому что как-то надо, если копошиться в этом вопросе, в смысле жизни, это все очень грустно получается. Легче об этом смеяться. Так легче жить. И.Воробьева ― Это точно совершенно. Давайте вернемся сильно назад, в школу. Это же в школе началось всё с музыкой? В.Обломов ― С музыкой или с неприятием действительности. О.Чиж ― С неприятием действительности, мне кажется, раньше должно быть. В.Обломов ― Да, в детском саду. Я сегодня ехал на интервью, думал и вспомнил. С  музыкой началось в общеобразовательной школе. Я учился параллельно. Я пошел учиться на фортепьяно. Меня родители отдали, чтобы я не шлялся по подворотням с друзьями. Я должен был учиться музыке. И большинство друзей моих по сей день до сих пор то ли из музыкальной школы, то ли из музыкальной среды. А неприятие действительности – вы не поверите – началось еще в детском саду по очень простым, насущным причинам. Недавно мы с друзьями подняли этот вопрос, и выяснили, что дела обстоят до сих пор точно так же. Вот я был маленький, ходил в детский садик. Их было три штуки. Потом я учился в школах, школы тоже было две. Одна была до 9-го класса, другая была – последние два года. И потом я учился в университете. И вот во всех этих заведениях, которые мне посчастливилось посетить, туалет представлял собой дырку в полу. И.Воробьева ― В детском саду тоже? В.Обломов ― Да, дырка в полу. Причем они были идентичны во всех садиках: две перегородки по богам, дырка в полу, а спереди она не закрывается. О.Чиж ― Хочу всего, сейчас вспоминаю, то не только мужской туалет в таких школах, да. В.Обломов ― Это была трагедия, на самом деле, в школе, если вдруг тебе захотелось в туалет по серьезному — я извиняюсь перед радиослушателями, но это правда – то тебе нужно было бежать домой к другу, который живет около школы, потому что это было невероятно сложно. А как справлялись с этим учителя? А у учителей был свой туалет. У них был свой ключ. Всё было хорошо. В.Обломов: Неприятие действительности началось еще в детском саду по очень простым, насущным причинам Университет – казалось бы, высшее учебное заведение. Там элита научного мира. Мне не стыдно сказать, что я закончил Ростовский государственный университет. Он тогда еще был РГУ. У нас хорошие преподаватели, профессора, и так далее. Но там тоже были дырки в полу, ё-мое! И тоже был учительский туалет, то есть преподаватели ходили в свой. У них был у каждого где-то на кафедре ключ от этого туалета, а все студенты были предоставлены сами себе. Причем больше вам скажу, эти перегородки по боками, они сделаны так высоко, что когда ты сидишь – вдруг тебе посчастливилось там сидеть – то все равно всё видно: они тебе загораживают только голову. И я это к чему говорю? Что то же время в детстве по каналу, по-моему, НТВ – и хочу сказать ребятам того времени канала НТВ большое спасибо – показали детский, подростковый сериал, называется The Wonder Years — «Чудесные годы». Это американский сериал про подростка, который растет в каком-то провинциальном городе и взрослеет. И все детские проблемы – любовь к девочке, хождение в школу, взросление, отношение с родителями, с братом, с сестрой – поднимаются в этом фильме. Это блестящий сериал. Я всем рекомендую, он прочищает мозг лучше «Игры престолов». Я вот недавно его пересмотрел – я плакал в конце, потому что, действительно, очень грустно, но как бы грустно по-хорошему. Прекрасный очень добрый… И вот, когда я смотрел его тогда, когда учился в школе, я думал, почему у них, у детей – он ровесник мне был в этом фильме – я сидел и думал, почему у них дети после физкультуры ходят в  душ, а мы нет? Я думал, почему их детей забирает автобус, когда они идут в школу?.. О.Чиж ― Желтенький такой, красивый. В.Обломов ― Желтый автобус, да. Почему у них урок химии – лабораторная работа – выглядит как лабораторная работа, а у меня в школе… я не знаю – химичка говорит: «Значит, ничего не вышло. У нас там… этих нету, реагентов нет, чего-то не получилось. Но, блин запишите: было вот так… нарисуйте табличку»? Почему у них так, а у нас эдак? И дело было не в политике. То есть я просто смотрел и сравнивал. А у них же задача была – они истории показывали, как они живут. То есть этот мальчик в сериале, он же не богатый, там обычная семья, они там как-то живут средне. Просто в соотношении с нашей действительностью это выглядело ого-го! То есть у  меня в Ростове-на-Дону, если ты ходишь с длинными волосами, их могли сжечь или побить могли на улице за то, что ты  не такой, как все. И.Воробьева ― В Москве – тоже. В.Обломов ― Так это же дикость, это варварство – ходить с дубинами район на район. То есть я смотрел из окна на эти толпы, которые ходили… назовем, драться… О.Чиж ― А прямо натурально все так было: стенка на стенку? В.Обломов ― Прямо толпа идет драться район на район. И я не понимал, вообще, что за идиотизм, из-за чего? И никто не мог внятно объяснить. Так принято, все ходили туда. Я не ходил, было не по себе и страшно. Это же варварство, так не должно быть. И вот, если вы говорите, когда это все началось – наверное, с детства. Вот с детства я это все видел. Или у меня, например – я закончу про детский садик – меня в детстве тошнило в детском саду, и родители думали, что со мной что-то не  так. Меня водили к врачу, говорили: «Ну, мало ли, проверьте у него такие-сякие органы». Врачи проверяли и говорили: «Все хорошо, все нормально, ребенок здоров». Мама говорила: «Что случилось с тобой сырок. Почему ты приходишь в садик с утра – и сразу в туалет? Почему тебя тошнит?» А дети, они же непосредственные. Я говорю: «Я смотрю на эту еду, и меня сразу тошнит и подступает к горлу. Я не могу ее есть, не могу». Мама начала кормить меня по утрам дома. Соответственно, в садике я перестал завтракать. И дети, которые ходили со  мной в садик, они смотрели на меня с неописуемой завистью. То есть я единственный был, который приходил и садился к игрушками играть. А они были вынуждены кашу, которая с трудом отлипала от поварешки… О.Чиж ― С комочками, с пленочкой… В.Обломов ― …Вот ту мерзость должны были поедать. И я не понимал, почему нас кормят так плохо. В школе было то же самое в столовой. По большому счету все не брезговали пить только чай и какую-нибудь булочку и желательно посвежее. Все остальное – было непонятно, для кого это. Вот, собственно, тогда все и началось. Всё мое ощущение неприятия действительности началось. А на историческом факультете только укрепилось, ввиду того, что я получил определенные знания о том, где мы живем, как мы живем. И.Воробьева ― А почему исторический факультет? Почему сразу музыкой не начал заниматься? О.Чиж ― Или вот, например, мама – филолог. Бывает часто так: из поколения в поколение… В.Обломов ― У меня мама не филолог. О.Чиж – О ―о! Прошу прощения. В.Обломов ― Мама с папой закончили  — да не прозвучит это опасно – Киевский институт гражданской авиации. Они закончили его вместе там, и познакомились там же в Киеве. Мама, вообще, из Ангарска. Она родилась там, в Ангарстке, потом поступила в  Киевский институт гражданской авиации. Улетела черти откуда, из Ангарска туда, встретила папу, они познакомились. Потом уехали жить в Ростов. В.Обломов: Я мантию тяжелую снял с себя и уехал. Меня на самом деле в Ростове ничего не держало. Было очень тяжко На истфак я  пошел, потому что… почему я пошел на истфак? Во-первых, потому что наука ум в порядок приводит. Во-вторых, я жил в Ростове-на-Дону, и я понимал, что если я стану просто пианистом, барабанщиком или еще кем-то, в плохом стечении обстоятельств жизни, если с музыкой ничего не сложится, мой путь лежит на левый берег Дона в ресторан или в какой-нибудь кабак, что меня лично не прельщало. А если мне кто-нибудь отобьет пальцы случайно, сломают мне руки, то я вообще останусь без куска хлеба в жизни. Ну, кому я нужен? То есть это был исключительно прагматичный вывод. Я знал, что, например, декан – по-моему, был декан джазового отделения консерватории – он в какой-то момент мог сказать детям: «Ребята, у  меня халтура на теплоходе – ну, деньги нужно зарабатывать – я у вас сессию приму потом – приеду». Так что я все это понимал, видел. И пошел на истфак по принципу… во-первых, не нужно было идти в армию – не хотелось – а, во-вторых, я подумал: «Ну, история – меньшее из зол. Наверное, интересно». И я не жалею, мне кажется, что я много интересного оттуда узнал. Благодарю всех преподавателей, которые прикладывали все усилия для того, чтобы я что-то выучил. И, кстати говоря, сейчас стоит мне сказать добрые слова про университет, стоит сказать, что после того, как их объединили – появился Южный федеральный университет теперь в Ростове – этот Ростовский государственный университет, который был, его объединили с какими-то ПТУ, с какими-то непонятными… ну, там все теперь типа одно, и из-за этого там профессуру, каких-то учителей нормальных, преподавателей увольняют… У меня приятель был, он остался в науке, он вообще решил уйти из высшего учебного заведения. Он преподавал сначала в высшем, потом ушел в школу, потому что сказал: «С детьми как-то проще. Чего-то мне все эти дрязги на факультете не нужны. Я вот пошел детей учить». К нему потом пришли и сказали: «Ты должен провести урок про Крым». А он подумал и сказал директору: «Вы знаете, тема настолько сложная и многогранная, что детям за 40 минут урочного времени тяжело будет объяснить нормально все это. Поэтому давайте мы это опустим…». Ему сказали: «Ну, хорошо, в  принципе, нормально». И.Воробьева ― Хорошо отмазался. О.Чиж ― Да ничего, грамотно, да. А никогда не было такой мысли, действительно: так и продолжить с образование истфака – в школу с детьми? Наверняка же во время обучения было такое? В.Обломов ― Не-не, никогда учителями быть никогда не хотелось. Кстати, опять возвращаюсь к сериалу «Чудесные годы». Всегда было интересно, как себя там учителя ощущают, показано, кто они. И учителя у нас, то есть отношение к учителям. На самом деле, когда мы учились, никто из нас, из детей в школе – я думаю, что до сих пор сейчас такое практикуется — не хочет быть учителем. Учителем плохо, потому что мало платят, унизительная профессия, и дети ¬ дебилы. Она очень плохая в том смысле, что много нервов, тяжело оплачивается и как бы непонятно, из-за чего все это делать. И, естественно, никому из нас не приходило в голову идти… Я, конечно, могу по диплому пойти и преподавать детям в  школу. Но  зачем, мне непонятно. У меня, например, друг, он кандидат экономических наук, не просто так – он кандидат. Но он попреподавал чуть-чуть в университете на экономфаке и ушел. Потому что зарплата мизерная… То есть он бы и делал себе научную карьеру. Было бы классно, у него получалось, он умный и толковый. Но вот обстоятельства складываются таким образом, что тебе для того, чтобы тебе нормально жилось должен был у армян брать взятки, которые непонятно зачем ходят на занятия, либо вообще непонятно, как тебе… То есть быть нищим профессором тоже не очень хочется. Когда я в университете спросил у одного из преподавателей: «А зачем защищать сейчас кандидатскую диссертацию? Она что-нибудь дает?» Он доктором, по-моему, в этот момент стал. Он сказал: «Ты знаешь, нет». Честно как бы. У нас были хорошие отношения. Он сказал: «Ты знаешь, нет. Раньше давало какие-то сильные преференции. Сейчас – нет. Я просто наукой занимаюсь, я привык. Я взрослый… Сейчас это всё — не туда». Конечно, у меня много друзей есть, которые закончили исторический факультет. Они хотели, может быть, продолжить научную сферу деятельности, но она же у нас плохо оплачиваемая, всё очень тяжко. Я помню, когда мы получали дипломы – у меня был приятель, он был очень простой парень, очень смешно, и всё, что приходит ему в голову, он всегда говорил – и когда нам декан сказал, что «извините, я вам хотел сказать, удачи коллеги, что все мы в одной струе; я знаю, что перспектив с этой работой мало, но я надеюсь, что это кончится…», — такую грустную телегу толкнул. И тут Паша, мой друг, вышел… Он говорит: «Хочет кто-нибудь что-нибудь сказать?» — ну, на вручении дипломов. Мой друг вышел и говорит: «Друзья, я так рад, что со всеми вами учился. Вы такие классные, мы провели столько лет вместе. Я буду рад со всеми увидеться на улице». Ну, он имел в виду встретиться, а прозвучало это более зловеще. И.Воробьева ― Но после института был все-таки Санкт-Петербург. Нет? Так, а что же было дальше? В.Обломов ― Вы чего-то напутали. Я приехал сюда. И.Воробьева ― Сюда, в Москву. То есть в Питере не было. Почему в Москву тогда? Потому что, куда еще? В.Обломов ― А куда? Больше некуда. Россия устроена, к сожалению, таким образом, что если я хочу, а я хотел заниматься музыкой, то никаких вариантов, кроме как ехать в Москву, нет вообще, потому что здесь всё происходит, здесь всё устроено и… как бы всё. И.Воробьева ― А здесь кто-то был, кто помог, или просто в Москву  — и там будь что будет? В.Обломов ― Нет, к тому моменту был уже музыкальный коллектив, группа «Чебоза», мы играли… В.Обломов: Константин Эрнст лично пришел на эфир, и слушал, ему нравилось, и он попросил исполнить песню с матом И.Воробьева ― Да. И, кстати, Андрей, наш слушатель спрашивает: «Жива ли группа еще?» В.Обломов ― Ну как? Я живой пока, поэтому может быть, и группа жива. Если придет время – запишем еще каких-нибудь песен. И у меня к тому времени был выпущен, по-моему, один альбом уже в Москве. Мы ездили периодически на концерты, и совершенно очевидно было, что нужно будет переехать сюда жить, чтобы не ездить сюда постоянно, и так далее. Потом я сюда переехал. Было непросто, но всё, чем я занимался до того, как я стал Васей Обломовым, всё так, или иначе, было связано с музыкой, и всё мне, конечно, дико нравилось. То есть в этом смысле мне, наверное, повезло. То есть вся моя деятельность была связана исключительно с музыкой, будь то издание, продюсирование альбомов, дисков каких-то, музыкальный лейблов – вот, собственно… Потом появился Обломов… Потом я узнал, как существует наш музыкальный бизнес, написал песню: «Еду в Магадан», еще десяток песен. Все закрутилось. Я превратился в Обломова, и с тех пор зарабатываю исключительно  концертами, музыкой, музыкой для кино, и так далее. О.Чиж ― А морально, вообще, тяжело переезд давался? В.Обломов ― Нет, я как бы освободился. Я мантию тяжелую снял с себя и убежал, уехал. Меня на самом деле там ничего не держало. Было очень тяжко. И морально мне очень не нравилось жить в Ростове. И.Воробьева ― А родители были против, за переезд? В.Обломов ― Конечно, родители хотели, чтобы дитё осталось дома. Конечно, любые родители хотят чтобы… «Может, останешься?» Они все время звонят: «Когда приедешь?» — и так далее. Ну, конечно, родители хотели, но они понимали, что… ну, вот он хочет – он поехал. И.Воробьева ― Хорошо. А по поводу карьеры музыканта родители как-то… В.Обломов ― Они особо не верили. Ну, как бы так. Вначале они не верили совсем. Потом, когда получился успех с группой «Чебоза» — они получше стали относится. А потом, когда стал Обломов, мама теперь считает мои песни, клипы смотрит, читает все комментарии, пересылает мне все публикации, кто что пишет. И даже иногда жалуется: «Представляешь, там написали такое!..» Имейте в виду друзья, когда пишете гадости сейчас, моя мама всё прочитает. Имейте совесть. И.Воробьева ― Да, это правда. У нас сейчас будет перерыв на новости. Я напомню нашим слушателям, что у нас в программе «Разбор полета» музыкант Вася Обломов. Ваши вопросы – на номер +7 985 970 45 45. НОВОСТИ И.Воробьева – 21 ―35 в столице. Продолжается программа «Разбор полета». Оксана Чиж, Ирина Воробьева, и наш гость музыкант Вася Обломов. Извините, тут спрашивает, почему Вася Обломов? В.Обломов ― Который и сыграет 16 июля концерт в Москве в клубе «Мумий Тролль бар». Друзья, приходите 16 июля на концерт. И.Воробьева ― Почему Вася Обломов? В.Обломов ― Ой, да… Потому что, когда была песня: «Еду в Магадан»  — у меня фамилия Гончаров – мне нужно было как-то назвать ролик. И мы с друзьями в тот момент, когда загружалось видео, придумали, что мы назовем проект Вася Обломов, просто так и все. О.Чиж ― Просто без всяких аналогий, без всего? В.Обломов ― Ну как? Гончаров – Обломов, максимум, но это было так, чисто… ну пусть как угодно, главное, чтобы песню выложить. А потом всё осталось. И.Воробьева ― А потом внезапно «Еду в Магадан» стал хитом. В.Обломов ― Да, гимном. И.Воробьева ― На самом деле так и было. В.Обломов ― Так он и остается. И.Воробьева ― А как вообще? Вы его просто загрузили в интернет, и он стал хитом, или куда-то… В.Обломов ― Ну да. Тогда было то время, когда интернет еще всех смущал, и никто не понимал, как с ним быть. Да, мы сделали мультипликационное видео, выложили его в интернет, и оно стало популярным. Потом начали звонить с радиостанций, с каких-то каналов, просить песню, и так далее. Всё это увеличивалось, как большой и снежный ком. «Первый канала» дал песню года за эту песню, и, вообще, песня повторяла себя, просто свой весь сюжет. Песня буквально себя повторяла. Было очень смешно за этим наблюдать. И с тех пор… Мы потом выложили второе видео  — всё точно так же начало происходить. Поняли, что… ну, прикольно. Потом еще какие-то видео. Потом стало понятно, что это кому-то нужно. Ну, давай сделаем альбом. Сделал альбом. И вот уже… их сколько, пять альбомов – будет шестой осенью. И.Воробьева ― И вот так появился Вася Обломов внезапно. В.Обломов: Мы с головой дружим, пишем вполне адекватные понятные песни. Особо нечего даже запрещать О.Чиж ― А кто-нибудь ожидал, что такой успех у него будет? В.Обломов ― Конечно, нет. Вы слушали песню «Еду в Магадан?» Если сейчас непредвзято послушать просто эту телегу на 5 или 6 минут с матом – ну, как можно нормальному человеку предполагать, что это будет иметь успех? О.Чиж ― Что произошло тогда? В.Обломов ― В стране, в которой поют песни «Ты погасила свечи, загадала желание, чтобы в этот вечер он пришел на свидание» — как можно было рассчитывать на то, что вообще что-нибудь получится. Она еще с матом, то есть ролик такой, как бы злой, проклятье просто на самом деле. И когда это всё начало происходить, нам это очень понравилось, думаем: «Ох, как прикольно!» Там какие-то радиостанции… стал звонить учредитель программному директору: «Поставь эту песню. Найди ее, она прекрасная…». А когда «Первый канал» дам нам песню года – это же тоже было, по сути, издевательство вообще над всем, то есть это была 3D история, мы были внутри этого. Это было прикольно. Балет певицы Валерии пришел к нам в гримеркку на этой «Песне года» фоткаться: «Ты Обломов? О-о! Круто!» И я помню, мы там стояли за этим дипломом под елочкой. Там эта съемка, поздравляли, и я тогда сказал на камеру, что раз мы здесь стоим, и у нас здесь эта штука, значит, всё, что я рассказал в песне – правда. С Новым годом!» Ну, а »Первый канал» оставил в эфире просто: «С Новым годом!» В общем, мы веселились, на самом деле, да и продолжаем по этому поводу сильно смеяться. О.Чиж ― А потом, когда эту песню «Еду в Магадан» ставили, там запикивали же все время, или вы ее переделали? В.Обломов ― В какой-то момент мы сделали телеверсию. Вообще, мы сначала не хотели ничего делать, говорили: «Берите, как хотите». В Латвии, по-моему, его поставили именно так – с матом. Они сказали: «А чего? Для нас это иностранный язык, нам не страшно». А какие-то каналы начали просить. Там типа одно слова заменили на »голубизна», и так далее. Ну, сделали версию с ругней, но с печатной ругней, сделали ТВ-версию, чтобы можно было поставить на канал. Нас просили. Ну, ладно, мы сделали, пошли на встречу. О.Чиж ― Не печальный компромисс? Его точно можно допускать? Потому что, с одной стороны, это история, которая как раз высмеивает тех, кто награждает эту историю, с другой, под нее подстраиваться… В.Обломов ― Мне это сказал звукорежиссер наш… В какой-то момент мы пришли на »Первый канал» ее  петь, и Константин Эрнст лично пришел тогда на эфир. В воскресенье он пришел на запись программы, и слушал, ему нравилось, и он попросил исполнить ее с матом. А я такой как бы немножко робкий… ну, Константин Эрнст… Я говорю: «С матом?» Он говорит: «Да». Я говорю: «Вы уверены?» Он говорит: «Конечно. Классически». Я говорю: «Ну, хорошо». Мы спели ее. Естественно, они нарезали ее, сделали без мата. Хотя мы, конечно, исполнить могли без мата. И вот мне тогда звукорежиссер сказал: «Вот, ты смеешься над всеми ими, а теперь ты становишься их частью, и это всё предательство – то, что ты сказал», — была такая телега произнесена. Я подумал и решил, что, поскольку по смыслу, по содержанию мне не пришлось ничего менять – ну, господи, одну ругань изменить на другую – это не так уж важно для содержания самой песни – то мне абсолютно безразлично, где это будет висеть. То есть как картина в Эрмитаже. Я могу сколько угодно презирать висящих там художников, говорить, например, что они графоманы какие-нибудь и так далее, но если не заставляют мою картину переписывать, чтобы там повисеть, то почему бы она там не повисела? Там много людей ходит, в конце концов, ее увидят. «Первый канал» — большая площадка, его смотрят миллионы россиян. Поскольку оттого, что мы изменили ругать, никак смысл песни не изменился, то почему бы и нет? Не показать эту шутку большому количеству людей. Также получить песню года – это было очень смешно. Мы поменялись инструментами, там был внутренний музыкальный юмор, выступали по фонограмму, но это было очень смешно. То есть это прекрасный аттракцион, и я благодарен и Эрнсту и »Первому каналу» за то, что они вот  так тогда поступили. И довольно забавно. О.Чиж ― А часто просят, например, организаторы концертов что-то менять, что-то не исполнять, вот это слово не произносить, эту фамилию, может быть, не петь? Как, вообще, решать в этой ситуации, пойти на встречу или нет. В.Обломов ― Последний раз нас просто запретили. И.Воробьева ― 12 июня — то что было? В.Обломов ― Да. Они нас пригласили  — и просто запретили. Притом, что процесс согласования длился очень долго. Они согласовывали с нами песни. Мы согласовывали с ними сцену, чтобы там не было политических партий, чтобы вдруг между нашими выступлениями не выбежал какой-нибудь депутат… О.Чиж ― Ну, День России все-таки, да. В.Обломов ― Да, чтобы не выбежал и не сказал: «Это мои… Я вас призываю…». Со всех сторон было согласовано, потом – бах! – и »ой, а оказывается руководство партии не смогло урегулировать вопрос вашего участия и как бы мы не знаем… вас нельзя, в общем». А по большому счету конкретно на наших концертах, когда мы просто приезжаем на гастроли, как, например, мы 16 июля в Москве в »Мумий Тролль баре» – ничего мы не меняем, из песни слова не выкидываем. Единственно – я не матерюсь на концерте, да у меня на концертах мата ,собственно, и нет. Никаких каких-то суперзапретных вещей нет. Да у меня как бы песни написаны… мы как бы с головой дружим, пишем вполне адекватные понятные песни. Особо нечего даже запрещать. То есть это уже будет пахнуть идиотизмом, если запрещать эти песни. Ну, это на мой взгляд. И.Воробьева ― Нам известны даже случаи судебного разбирательства над разными группами. В.Обломов ― Мы не оскорбляем. Личных оскорблений в песнях никому не наносится. Мы не обижаем никого лично, и так далее. Я не знаю… ну что, «Муму» очерняет русский народ или нет? То есть это такого же порядка вопрос. Почему Герасим утопил ее? Он же мог отпустить, сделать все что угодно. Он же утопил ее – друга лучшего, потому что хозяйка сказала. Вот сейчас, если посидеть, поразбираться, всем везде понаписать – скажут: «У-у, какая опасная книга!» О.Чиж ― А такое бывает периодически в регионах. И.Воробьева ― Вообще, то да, случается. В.Обломов ― Просто как посмотреть. Я стараюсь делать это все в рамках каких-то литературных, художественных. В конце концов, это песня, а не инструкции по применению. То есть это же песня, ну блин!… У нее есть какие-то законы художественного жанра. И мат в них существует только тогда, когда это обусловлено… То есть условная песня «Еду в Магадан» без начальной версии, без мата была бы совсем другой по ощущениям, это было понятно. Так и в остальных песнях. Там все на своих местах, ничего не нужно трогать, ничего не нужно менять. И.Воробьева ― Если говорить про фильмы, то как вы выбираете: к этому фильму — будем, а к этому — нет? О.Чиж ― С первым мы поняли. И.Воробьева ― Про тот фильм… А вот с тех, с которых вы вписались в эту историю – почему? В.Обломов ― Фильмы – кажется, художественно это не очень стыдно, кажется, что художественно  — это нормально… Не так уж и много было этих фильмов. Но те фильмы, в которых мы, так или иначе, принимали участие… Был даже случай, когда я в прошлом году написал песню для фильма «Призрак». Ее исполнял Федор Бондарчук и Семен Трескунов — молодой парень, актер. А написал просто песню, и я ее не пел. Меня попросили написать песню для кино. Я посмотрел фильм. Фильм дико трогательный. По меркам российского кино – так это вообще мегафильм. Я видел, как на премьере Денис Майданов плакал под этот фильм. Ну, он, правда, очень трогательный фильм. И все, кто его не видел, вы не смотрите, что там афиша, вам нравится, не нравится, русское кино, не русское кино… Он, правда, хороший, добрый, семейный фильм получился. И я посчитал, что… Мне даже, когда предлагали в нем участвовать, мне сказали: «Ну, как бы там Бондарчук, как бы типа комедии, типа семейное…», — как-то так со стороны, издалека. Я посмотрел фильм, говорю: А чего, классный фильм отличная история. В.Обломов: Если это пропагандистская фигня, которая не имеет отношения к жизни, тоя в этом принимать участия не буду Точно так же с тем же ДухLess было, и с первым и со вторым. Со вторым вообще – мне просто прислали конец фильма, а я толком не знал, о чем там полностью фильм. Мне прислали концовку и быстро синопсис – о чем фильм был. Я написал текст. И на уровне текста все они приняли. Всем дико понравилась, песня, сказали: «О-о! Класс». И всё, я вернулся тогда в Москву больной с температурой 39, по-моему, записал эту песню в студии – попала в фильм. И.Воробьева ― Простите, ДухLess хороший фильм? В.Обломов ― Второй или первый? Да, кстати, по меркам российского кино, мне кажется, это очень хорошее кино. А я не знаю, вы видели первый фильм или второй. О.Чиж ― Первый – да, второй – нет. В.Обломов ― А вы видели второй? И.Воробьева ― Нет. В.Обломов ― Зря вы не видели. Вы же на »Эхо Москвы». Это же политический фильм, на самом деле. И.Воробьева ― Да? В.Обломов ― Вы не поверите, он, правда, политический. Посмотрите. Это политическая драма. Хотя он, на самом деле, весьма условно связан с первым фильмом. Первый фильм был про одно, а второй фильм уже про нашу любимую Россию. Так что за него тоже абсолютно ни капли стыда не испытываю. Я даже горжусь тем, что я с ребятами в команде. У меня есть подозрение, что, может быть, и к третьему фильму я что-нибудь напишу. Может быть. О.Чиж ― А есть люди, с которыми принципиально не будете работать, будь то режиссеры, будь то музыканты? Просто не станете даже читать сценарий и смотреть фильм, если это фильм; не станете спрашивать, про что песня, если это песня. В.Обломов ― У меня были случаи, когда я отказывался от работы с известным, именитым режиссером, не буду называть его имени, чтобы не обидеть. Известный, именитый режиссер. Потому что художественно – то, что он предложил мне, было очень плохо. Он мне сказал: «Вы боитесь?» Оно было очень оппозиционное…, но оно было глупо просто. Несмотря на то, что оно оппозиционное, оно же должно было еще умно. То есть должно быть интересно художественно. Потому что мы же все же про искусство и не про митинг и радио «Эхо Москвы». Поэтому я просто посмотрел всё, что предложил, взвесил за и против, и говорю: «Я не буду. Мне не нравится. Скучная история. Мне как зрителю неинтересно было. Почему я должен был в этом принимать участие, что песнями, что играть…». А он подумал, что… «вы испугались». Я говорю: Да нет, я не испугался. На вкус и цвет товарищей нет…». О.Чиж ― Не пошло. В.Обломов ― Да, поэтому я отдаю себе отчет, что, конечно, большие режиссеры будут располагать к себе гораздо больше, чем молодые режиссеры, но, в конечном итоге, сам контент, само содержание, оно имеет большое значение. Даже, грубо говоря, если Никита Михалков обратится и скажет: «Василий, мне бы хотелось, чтобы вы написали музыку к фильму или песню, — музыку – вряд ли: он с Артемьевым работает, но песню, например, к фильму, то, конечно, я бы с большой долей вероятности принял в этом участие, то есть гипотетически… И.Воробьева ― То есть политических таких причин… то есть они не играют роли – политические причины. В.Обломов ― Просто вы спрашиваете про творчество, я же как бы про творчество… То есть я бы пытаюсь представить себе ситуацию гипотетическую… Если вы мне приведете пример… О.Чиж ― Вот приходит к вам Никита Михалков: «Давайте снимем фильм про Украину, про 14-й год, скажем». В.Обломов – А ―а, и говорит, что там погуляли «Беркуты», мирный «Беркут» и выбежали… О.Чиж ― И там наверняка художественно все будет хорошо, кто знает… В.Обломов ― Нет, если это какая-то пропагандистская фигня, которая не имеет отношения к жизни, то, конечно, я в этом принимать участия не буду. Есть внутреннее чутье как бы: либо это искусство, либо это художественно интересно, либо нет. И всё по большому счету. А имя режиссера должно в данном случае под собой нести некое доверие, то есть должно располагать к себе. Тот же Михалков, это все-таки »Родня», это все-таки »Неоконченная пьеса для механического пианино», это все-таки великий русский актер, как бы его, может быть, слушатели «Эхо Москвы» не не любили. Я читал, он заболел. Желаю ему выздороветь. И.Воробьева ― У нас по-разному слушатели относятся и  к  Никите Михалкову… В.Обломов ― Я еще раз говорю: надо отделять одно от другого по большому счету. То есть он может быть сколько угодно там за… Или там Жерар Депардье – они там все: «Он подлец!» — то-сё. Слушайте, друзья, Жерар Депардье сделал для мирового кино столько, что он имеет право любить, кого угодно, дружить с кем угодно. Я ему все прощаю. Его личная жизнь, его личное дело, где ему жить: в Саранске, в  Бельгии ли, во Франции ли. Мне, как актер, он сделал очень много. Большое ему спасибо за все его прекрасные работы. Вот и всё. И.Воробьева ― Тут спрашивают про триумвират, как выражается наш слушатель. Ксения Собчак, Леонид Парфенов и вы. Там было три ролика, кажется… В.Обломов ― Да. И.Воробьева ― Как это вышло? И там-то уж точно сплошная оппозиционная история была. В.Обломов ― Ну как… мы шутили. Что значит, оппозиционная? Мы шутили, друзья. Это песни. Это… как вам объяснить… В какой-то момент обратилась, по-моему, Наталья Синдеева с »Дождя», сказала: «Василий, давай сделаем песню для программы «Собчак живем». По аналогии с »Гражданином поэтом», но песню». Я написал текст про Медведева смешной О.Чиж ― Первая называлась «Превед, Медвед!». В.Обломов ― Они называли его «Превед, Медвед!», а я назвал ее »Пока, Медвед!». Мы хотели называть ее »Пока». То есть песня официально так называлась. Просто «Дождь» в какой-то момент подумал, что просмотров будет больше, если называть «Превед, Медвед!». Не знаю, это была очень странная логика. Мы придумали такую песню. И я подумал, что вместе с Ксенией Собчак наш дуэт в тот момент будет выглядеть несколько странно. Ну. На тот момент. Я сказал, что это как-то странно будет. А потом внезапно они позвонили и сказали: «Тут Леонид Парфенов хочет принять участие». Я подумал, что это настолько странно, что даже прикольно. Первое, что я спросил Парфенова, когда он пришел на студию: «Зачем вам это надо? Вы уверены?..» Он сказал: «Но это же забавно, это же смешно». Да, смех и радость мы приносим людям… Чтобы жизнь не была скучной. И мы обратились к президенту тогдашнему России с вопросом, почему он никак не реагирует на митинги, и так далее? А он, кстати, за день до выборов после этой песни выложил интернет-обращение. И Парфенов потом шутил, что его на федеральные каналы в тот момент уже не пускали. В.Обломов: Я хочу, чтобы жилось хорошо; чтобы люди делали выбор между тирамису и чизкейком, были счастливые и богатые Потом мы сделали вторую песню точно так же обращение к другому первому лицу. А третье – было обращение к Богородице. Мы решили, три песни сделали. Пока так. И всё. Все это было, на самом деле, по большой части случайно. Не было каким-то сверхковарным планом. Просто сошлось. После первой песни они пришли, говорят: «Давай еще одну песню сделаем». Ну, давай – сделали. Потом: «Давай третью песню сделаем?» — «Ну, давайте третью сделаем. А про кого третью песню? Может быть, про полпреда?» — «Нет, про полпреда плохо. Давайте посерьезней, чтобы было «Превед, полпред!». То есть была песня, был даже текст, на эту тему написанный. Но мы не сделали, потому что показалось, мелко плавает. То есть у нас был первый – Медведев, второй – Путин… О.Чиж ― Какой полпред-то был? В.Обломов ― Он как раз назначит тогда слесаря или кого?.. Рабочего. О.Чиж – А ―а, поняла, да. В.Обломов ― Потом подумали, что как-то мелко, потому что был первый – президент, второй – президент. Надо же как— то круто. О.Чиж ― Надо как-то по возрастающей. В.Обломов ― Хотя бы равновеликие. И мы решили – к Богородице. Ну, нормально? Нормально. И мы обратились к Богородице. Сделали видео, в котором, по сути, кстати, мы просто перечислили случившееся за какой-то год, но это тоже было забавно. Всё. Так и случилось. Так что, если нам вдруг еще взбредет в голову сделать то  же самое, мы, может быть, и сделаем. О.Чиж ― Кстати, осенью выборы намечаются опять. В.Обломов ― Я уже написал плохую песню к выборам. Ну, в смысле плохую – злую, очень печальную, тяжелую. У меня осенью выходит – я думаю, наверное, я допишу – выходит еще одна пластинка. А вот к моменту начала осени я написал очень мрачную песню, я ее написал в прошлом году, не выложил, потому что она мне казалась слишком мрачной. Она стала еще мрачнее. И я надеюсь, что мы успеем снять клип, и что к осени будет еще клип. А 16 июля будет концерт в »Мумий Тролль баре». И.Воробьева ― Нас спрашивают слушатели, футбол смотрите? Просто песню про футбол хотят и всё. О.Чиж ― Как раз просто, исходя из ощущения действительности, просится песня про футбол нашими слушателями. В.Обломов ― Нет, к сожалению, как бы редко. Я не могу сказать, что я болельщик, переживаю… И.Воробьева ― Ну, и слава Богу. В.Обломов ― Я люблю смотреть на конец, то есть финал – вот эти фирменные команды. Я люблю, когда люди круто играют. Исключительно эстетическое наслаждение в этом случае получаю. Я не люблю, когда люди по полю бегают строем и не знают, куда им идти. Такие игры я не люблю. И.Воробьева ― Минута до конца у нас. О.Чиж ― Минута до конца. Есть традиционный вопрос, которым мы всегда заканчиваем программу. Вот то решение, над которым вы сейчас раздумываете, какое-то сложное наиболее, но сейчас – разумеется, не прямо сейчас, а последние дни, последнее время. В.Обломов ― Ну, нужно ли валить? И.Воробьева ― Что, прямо задумываетесь? В.Обломов ― Я думаю, что многие в нашей стране размышляют на тему будущего России. То есть скорее шире надо будет сказать так: я размышляю на тему: А есть ли в России будущее светлое? И.Воробьева ― И как. В.Обломов ― И размышляю на эту тему, наверное, года два. Вот на эту тему я написал свою мрачную песню. И пытаюсь найти, пытаюсь объяснить себе… И.Воробьева ― Зачем вы остаетесь? В.Обломов ― Ну как? Что значит, остаетесь? Это же все непросто так. Нельзя же просто: взял – уехал, взял – остался. Это все как бы жизнь, она несколько сложнее, чем простые слова на бумаге. Просто я смотрю на жизнь и искренне хочу, чтобы она была хорошей, чтобы жилось нам хорошо; чтобы люди делали выбор между тирамису и чизкейком, и чтобы в мыслях у них было – купить себе машину новую, квартиру, и были счастливые и довольные, богатые, хотя бы достатке. Тогда и всем нам вокруг будет житься хорошо. И.Воробьева ― Ну, мы в конце хотим поставить песню. Посмотрели клип на эту песню. О.Чиж ― Вышел он как раз в середине июня. И.Воробьева ― Едва узнали… О.Чиж ― Андрея Васильева. В.Обломов ― Да, Андрей Витальевич сыграл там. О.Чиж ― Перевоплотился. И.Воробьева ― Давайте послушаем ее, и на этом мы с вами попрощаемся. Спасибо большое! Это был Вася Обломов в программе «Разбор полета». В.Обломов ― Спасибо. Счастья, любви, добра!

Ссылка на источник