В. Дымарский ― Добрый вечер. Это программа «Дилетанты», я ее ведущий, Виталий Дымарский. Мы, как чаще всего в последнее время бывает, ведем нашу программу из Санкт-Петербурга, и мой сегодняшний гость – петербургский историк Юлия Демиденко. Добрый вечер. Ю. Демиденко ― Добрый вечер. В. Дымарский ― Как обычно, программа «Дилетанты» — это что-то, связанное с журналом «Дилетант», с последним самым свежим номером. Но в данном случае мы будем говорить о целой рубрике, которую мы ведем с начала года, называется она очень просто – 17-й год, 1917 год, конечно же. И необычность, может быть, этой рубрики в том, что это не столько тексты, сколько рисунки, это комикс. Комикс – не очень распространенный жанр у нас в России, но очень он распространен на Западе, в западных странах, и не только в западных – в восточных тоже. И вот мы попробовали в такой форме рассказать о каких-то политических и не только политических событиях 1917 года, и в первую очередь, конечно, в Петрограде, тогдашней столице… и вот тут я осекся, потому что я хотел сказать: тогдашней столице Российской империи, а была ли это уже империя? И вообще, было ли у страны, образовавшейся, вернее, у режима, у страны, с режимом, образовавшимся после отречения царя, после падения монархии, какое-то официальное название? Я спрашиваю у Юли Демиденко. Ю. Демиденко ― Вот это как раз действительно очень большая проблема, во всяком случае мы знаем, что в июле 1917 года, когда появилась знаменитая июльская декларация Временного правительства, еще до созыва Учредительного собрания, которое, я напомню, должно было решить вопрос о государственном статусе России, Россию начинают называть республикой. Вот в декларации она так и была названа, хотя это было явно преждевременное заявление. Во всяком случае, мучения подобного рода, как называть страну, они были не только у вас, Виталий Наумович, они были как раз у россиян и у властей, напомню, что решить этот вопрос как раз должно было Учредительное собрание. Иностранные корреспонденты – а надо сказать, что за событиями в России очень пристально следили – вот иностранные корреспонденты называют просто Россия, они старательно избегают вот этого наименования Российская империя. В. Дымарский ― Мы сегодня будем говорить о том, о чем мы пытаемся говорить в этой рубрике – напомню, 1917 год, комикс, это о разных сторонах жизни тогдашней России, тогдашнего Петрограда, и сегодняшняя, собственно говоря, тема наша – такой быт петроградцев между февралем и октябрем 1917 года. И мы как-то привыкли, когда мы говорим о революции, думать о крупных политических сдвигах, о движении масс, но есть еще и такая, простая жизнь. Перед тем, как мы перейдем к простой повседневной жизни, у меня еще один вопрос, наверное, такого формального качества, формального характера. Собственно говоря, помимо названия новой страны, очень много еще встает таких, казалось бы, технических, но очень важных вопросов – гимн и другие атрибуты власти, всякая символика, это тоже решалось с первых дней, или это все тоже было отложено до Учредительного собрания? Ю. Демиденко ― Нет, вопрос как раз о таких очевидных символах государства, он встал буквально сразу же, вопрос о гимне вообще был острейшим, он обсуждался невероятно долго, к нему была подключена практически вся страна. Вот «Русская музыкальная газета», которая выходит в Петрограде, она буквально в каждом своем номере – это такая была солидная газета, серьезная многостраничная – она буквально в каждом номере публиковала те тексты гимнов, которые присылали читатели. Существовало что-то вроде такого негласного конкурса на этот самый новый гимн, я напомню, что музыку писал Гречанинов, были еще какие-то варианты. Стихи писали, в частности, тексты к этому гимну, в частности, Вячеслав Иванов. И дискуссия о том, каким он должен быть, она не сходила со страниц прессы. Были люди, которые считали, что надо взять просто музыку, например, из такой классической русской оперы, как «Жизнь за царя». В общем, вариантов было очень и очень много, но в итоге так ни на чем не остановились. И таким условным гимном русской революции на протяжении всего периода с февраля по октябрь продолжала оставаться «Марсельеза», совершенно негласным. И вот когда играли «Марсельезу», действительно все сразу же вставали. А надо сказать, поводов для этого было невероятно много, потому что, вот тут надо сказать и о петроградских театрах, которые в это время становятся невероятно популярны, это, конечно, еще такая дореволюционная традиция, в театры начинает ходить, скажем так, низкая публика. Вот не обычные театральные завсегдатаи, а самые разные люди, в том числе революционные матросы, в том числе кухарки, в том числе солдаты… В. Дымарский ― А это было доступно с точки зрения цены? Ю. Демиденко ― Это стало доступно, скажем так, потому что это был один из лозунгов – неправильно, наверное, будет сказать, лозунгов русской революции, но по крайней мере, лозунгов новой революционной жизни, сделать театры доступными для населения. И население туда пошло со страшной силой, это для меня некоторая загадка, потому что, например, на выставки художественные простая публика не ходила, несмотря на то, что они тоже были невероятно популярны, а вот в театр пошли. И в театре наблюдаются всякие удивительные вещи, в частности – и я так понимаю, что театральное руководство долго не знало, что с этим делать – новая публика, идет себе спектакль оперный – кстати, иностранцы как раз очень хорошо написали про это – каждые пять минут кто-нибудь встает из революционных матросов и требует играть «Марсельезу» или еще что-нибудь в этом роде. Спектакль прерывается, оркестр переключается, публика встает, кто-нибудь говорит какую-нибудь пламенную речь, и потом спектакль продолжается. И, видимо, это все-таки очень быстро стало понятно, что в таком режиме работать невозможно, и появилась совершенно новая форма под названием концерт-митинг, вот она должна была удовлетворить как интересы вот этой революционной толпы, потому что это, конечно, толпа маргинализированная очень, так и интересы все-таки публики с какими-то театральными привычками или, скажем, академическими вкусами. И вот эти митинги-концерты, они стали невероятно популярны, их проводили повсеместно в Петрограде. Что удивительно, они были в ряде случаев платные, они тем не менее собирали полные залы, вот на них исполнялись какие-то хорошие произведения, в том числе, кстати, и балетные партии. Но между ними, между вот этими номерами, скажем так, исполнителей академического репертуара, звучали пламенные речи. Посещали такие митинги как раз и члены Временного правительства, посещали такие митинги лидеры самых разных политических партий, посещали такие митинги вернувшиеся из ссылки, кстати сказать, по февральским решениям ссыльные революционеры, эсеры преимущественно, от всех ждали каких-то речей в поддержку новой России, речи звучали, перемежались они какой-то музыкой. В. Дымарский ― А большевики? Ю. Демиденко ― Большевики на первом этапе революции вообще были незаметны в Петрограде совершенно, их вот реальная роль начинает усиливаться, как мы понимаем, после апреля 1917 года, происходит спад после июльского вооруженного восстания, ну и вновь уже с конца августа они набирают силу. Ну, к чему это привело, мы знаем прекрасно. Но в целом жизнь Петрограда действительно определялась одним словом, это усугубляющаяся разруха как в сортирах, так и в головах. И это сказывалось ежедневно, ежечасно, это сказывалось и в снабжении города продуктами. Я напомню, что голодные бунты, которые привели собственно к событиям февраля, они начались во многом из-за того, что прошел слух о введении хлебных карточек. Вот карточки были введены не только на хлеб, карточки вводили на разные другие продукты питания. Была идея о введении карточек на промышленные товары, потому что их катастрофически не хватало. Большой вопрос, почему. Потому что, например, с весны 1917 года острейший кризис обуви наблюдался, и прислуга, та прислуга, которая, конечно, не бросила сразу своих хозяев, а были и такие случаи, их было много, но вот та домашняя прислуга, которая как-то еще придерживалась старого порядка вещей, она, например, отказывалась стоять в очередях, чтобы не снашивать обувь. И обувной кризис был невероятно глубок. И вот где-то в июне-мае собираются всякие разные комиссии – а это, кстати, тоже очень важно, когда мы говорим слово «комиссар», нам все время кажется, что это такое слово, которое связано уже с большевиками и с Россией после октября 1917 года – нет, слово «комиссар» невероятно популярно уже с февраля, и почему? Комиссары – это те, кто возглавляет самого разного рода комиссии, а вот комиссии создаются по любому поводу. Это немножко похоже на то, что происходит сейчас — как только появляется какая-то проблема, создается сразу же какая-то комиссия, президиум, ну что-нибудь, что должно эту проблему решать. Вот то же самое было. И вот собирается очень много разных комиссий именно по снабжению Петрограда обувью, они делают ревизию имеющихся запасов товарных, и они собирают представителей самых разных обувных фабрик, которых много в городе. Мы знаем самые крупные, которые сохранились в советские годы, это «Скороход» и резиновая мануфактура «Треугольник», так вот, они имеют колоссальные запасы обуви на складах, они ежемесячно производят тоже огромное количество пар, даже, в общем-то, уже в середине лета, и тем не менее обуви не хватает. Это, конечно, огромные спекулятивные совершенно операции, которым, видимо, вся страна была подвержена, но Петроград в особенности. В. Дымарский ― А вот вы сказали, что хлебные карточки – не хватало только хлеба, или вообще продовольствия не хватало? Ю. Демиденко ― Не хватало вообще продовольствия, но просто вот это волны шли – в какие-то периоды не хватало мяса, в какие-то периоды было достаточно рыбы, в какие-то периоды ее не было вообще. Те петербуржцы, которые оказались попредприимчивее, поумнее, попроницательнее, они, конечно, постарались к лету покинуть город. Кто-то уезжал к родным в другие места России, кто-то уезжал за границу, кто-то уезжал на дачи просто. И вот мы знаем по воспоминаниям, что у некоторых семей, проводивших лето в ближних пригородах Петербурга, меню свелось к картошке и каше. В. Дымарский ― А что, в других регионах России положение было другое, такая разруха была только в Петрограде? Ю. Демиденко ― Ну конечно в других регионах России положение было другое, потому что другие регионы – не все, конечно, некоторые из них – они сами снабжали себя продовольствием, Петроград все-таки никогда этим не занимался, продовольствие всегда было привозное. Но у Петрограда были еще большие проблемы, которые очень обострились в 1917 году – в Петрограде было огромное число пришлого населения. В. Дымарский ― Понаехавших. Ю. Демиденко ― Да. Какого рода понаехавших? В Петрограде формировались – это еще, напомню, военная столица России – в Петрограде формировались батальоны, которые уходили на фронт, фронт придвинулся в это время как раз довольно близко. В Петрограде решались большие дела, здесь были дельцы со всей России. Петроград все-таки был столицей, здесь как-то самые разные вопросы можно было решать. И Петроград всегда испытывал вот этот приток населения, но именно в 1917 году произошла довольно страшная вещь, последствия который мы, наверное, ощущаем до сих пор. Приток был настолько силен, настолько мощен, это население было настолько маргинализировано, что не происходила его ассимиляции городом. Вот тот процесс, который довольно естественен для любого большого города, а вот тут он перестал срабатывать. И вот эта стихия такой народной жизни, приземленной жизни, простой жизни, она стала захватывать город во всех аспектах, и вот, видимо, в советские годы это как раз его и погубило. В. Дымарский ― Работал ли общепит, какие-то рынки, рестораны работали, да? Ю. Демиденко ― Работали рестораны. В. Дымарский ― Или это было недоступно для среднего петроградца? Ю. Демиденко ― Дело в том, что не существует понятия среднего петроградца, вот этого среднестатистического петроградца нет. Рестораны работают, но они испытывают трудности – я под ресторанами подразумеваю трактирный промысел. Это и рестораны, и столовые, кухмейстерские, они очень разные по ценовому уровню и они очень разные, конечно, по социальному составу посетителей. Они работают, но они испытывают колоссальные проблемы. Они испытывают проблемы в первую очередь из-за сухого закона, который был введен еще в 1914 году, и который, конечно же, нарушался. В. Дымарский ― А введен он был из-за войны? Ю. Демиденко ― Введен он был из-за войны, конечно же, он вводился постепенно, это тоже надо понимать, сначала был запрет на крепкие напитки, потом на все остальные. А потом это коснулось и аптекарской продукции. Но надо сказать, что он с легкостью преодолевался, все ограничения сухого закона, они преодолевались и за счет взяток, за счет того, что в Петербурге когда-то, а потом в Петрограде были огромные винные погреба и частные, и торговые, и ресторанные, просто огромные. Это были запасы, которые невозможно было уничтожить, и никто к этому не стремился. Была контрабанда, существовала точно так же. И кроме того рынки, конечно, существовали, но существовал и черный рынок, по мере того, как ухудшалось снабжение продовольствием. Более того, могли присылать в Петербург продовольствие родственники, которые в других более благополучных губерниях находились. Но вот опять же надо сказать, что этот кризис усугублялся, и, например, по-моему, в конце июня было принято такое постановление, что посылки с продовольствием, приходившие на петербургский почтамт, они подлежали выкупу, или их надо было забрать в течение трех дней, если этого не происходило, то после этого они реквизировались, и это продовольствие поступало на общественные нужды. Из-за колоссальных вот этих проблем, которые в какие-то отдельные периоды действительно грозили голодом, если не городу в целом, то каким-то отдельным его жителям, были устроены общественные столовые, содержащиеся на филантропических началах, это означало просто, что субсидии, которые давали частные лица, они тратились на покупку продовольствия, в том числе на черном рынке, что было существенно дороже. В. Дымарский ― Перед тем, как продолжить вас расспрашивать о повседневной жизни петроградцев между февралем и октябрем, я небольшой все-таки прыжок во времени хочу совершить. Вы сказали о том, что, в общем, после февраля Временное правительство, как была разруха, которая, собственно говоря, во многом и спровоцировала выступления февральские, мартовские, так она, в общем-то, и осталась, то есть, Временное правительство, новая власть не справилась с теми задачами, которые перед ней стояли, не справилась с той ситуацией, которая сложилась с начала года. А если забежать немного вперед, после октября 1917 года большевики были более эффективны в налаживании вот этой новой жизни после очередной революции, или это было все-таки сделано за счет жесткости и репрессий? Ю. Демиденко ― Если бы большевики были более эффективны, то, например, в 1918 году Петроград бы не столкнулся с абсолютным голодом. 1918-19-20-21 год – это период, я напомню, когда просто люди умирали на улицах. И тоже важный момент, когда началась ленинградская блокада, то очень многие жители города вспоминали вот те самые годы и говорили о том, что они научены той эпохой. Это, кстати, та причина, по которой многие не уезжали в эвакуацию, оставались, потому что они знали, что, стоит бросить квартиру, и вы проститесь с жильем, это реальные проблемы, большевики с ними не справились. Действительно путем репрессий, путем жесткости какие-то отдельные проблемы удалось решить. Кстати, отдадим должное вот этому самому Временному правительству – оно искренне пыталось. Более того, его поддерживало все-таки население вот на первом, по крайней мере, этапе вот этой буржуазной так называемой революции, энтузиазм был колоссальный. Очень многие люди, совершенно далекие от политики, от каких бы то ни было экономических вопросов, от государственных вопросов, они старались помочь как только могли. Я могу привести такой пример. Замечательный совершенно был художник-авангардист Николай Кульбин, приват-доцент Военно-медицинской академии, вот он, между прочим, добровольно совершенно пошел организовывать новую милицию городскую. Недолго, кстати, он скончался очень рано. Михаил Зощенко был в комиссии, которая занималась почтой и телеграфом в мае 1917 года. Таких примеров довольно много можно привести. Всем казалось, что каждый должен поучаствовать в создании вот этой новой жизни. Не хватило жесткости, не хватило опыта, но в первую очередь, конечно, нарушены были все логистические связи, и создать их в условиях разрухи, в условиях войны, в условиях, когда было слишком много свобод обещано и надо было их тут же даровать, это было очень-очень сложно. В. Дымарский ― Продолжали ли работать и насколько эффективно, если продолжали работать, действовали такие службы, как почта, скажем, какие-то банки? То, чем пользуется обыватель, простой гражданин практически ежедневно. Ю. Демиденко ― Продолжали, но с колоссальными сбоями, потому что вот свобода собраний была объявлена, я напомню, и все тут же попытались этой свободой воспользоваться. И между прочим, тоже кто-то из иностранных корреспондентов сказал, что революция по-русски – это когда все бесконечно митингуют, и никто ничего не делает. Вот этими словами довольно точно характеризуется ситуация в Петрограде. Организовалось огромное количество профсоюзов буквально сразу же, в первые же мартовские дни. Эти профсоюзы знали, чего они хотят. Они хотят сокращенного рабочего дня и большой зарплаты. И поскольку этого хотели все абсолютно, то очень быстро стала раскручиваться вот эта так называемая инфляционная спираль. Буквально месяц от месяца жизнь становилась хуже и хуже, ее действительно налаживали посредством всяких экстренных мер, создания всевозможных комиссий, но жесткие меры не предпринимались. Известно, например, что за счет забастовок на почтамте он оказался настолько завален корреспонденцией, что эти завалы разбирались потом в течение буквально полутора-двух месяцев уже силами добровольцев, не почтовых служащих. Известно, что, вот тоже такой пример июльских событий, когда взбунтовались, что называется, вот как раз обслуживающий персонал самого разного уровня вот таких городских учреждений – официанты в ресторанах, прачки, сторожа, извозчики. И поскольку было понятно, что вот эти люди, они обеспечивают именно повседневную жизнь, на их условия шли довольно быстро. Зарплаты повышались, это приводило к тому, что услугами их переставали пользоваться, они оказывались недовольны, они начинали бастовать по-новому. Вот этот процесс был бесконечен, он просто затрагивал то одну, то другую сторону городской жизни. Какими-то полумерами на какой-то короткий промежуток это решалось, потом начиналось по новой. Но я напомню еще, что мы начали про рестораторов говорить, так вот у них, у рестораторов сильно упали доходы из-за сухого закона, почему его пытались прекратить. А потом еще случилась еще одна вещь, были наложены ограничения на использование сахара, сахар тоже оказался в таком дефиците, что было запрещено и продавать кондитерские изделия, и это тоже был колоссальный удар. За нарушение сухого закона рестораторы штрафовались, и даже закрывали заведения, ну и был целый ряд еще других мер, например, вот знаменитый ресторан Палкина, он закрылся из-за того, что там разместили, извините, изолятор временного содержания, условно говоря. Какие-то рестораны закрывались из-за того, что в них размещались госпитали. Ну, большие ресторанные залы, они были довольно удобны для этого. В. Дымарский ― А городской транспорт? Ю. Демиденко ― Городской транспорт тоже составлял некоторую проблему. Известно о нескольких забастовках извозчиков, все-таки извозчики, несмотря на то, что существовал омнибус, существовала конка – это такие маршруты городского транспорта, все-таки извозчики оставались основным видом транспорта. Я напомню, что февральские бунты, они привели как раз к повреждению, и последующие события июня и июля 1917 года, они привели к повреждению вот этого парка общественного транспорта, они привели к повреждению путей конки. Это все восстанавливалось с колоссальным трудом. Между прочим, в это время впервые в стране было введено то, что сегодня в Москве называется проездной, в Петербурге называется карточка. Такие месячные билеты проездные были введены для сотрудников госпиталей и больниц. Это действительно было необходимо. Но, видимо, недолго продержались. Так вот, извозчики бастовали, и тут тоже был очень красивый пример, по-моему, это было в мае, когда горожане сами – вот нечто подобное будет потом в Англии так называемая забастовка лордов, ответ высшего слоя на забастовку городских служб. Так вот, когда извозчики забастовали и назначили какую-то непомерно высокую цену для доставки зрителей после театров, вот тогда действительно удивительным образом организовались горожане, был подключен частный транспорт, был бойкот, и они действительно решили эту проблему. Но это недолго продержалось, по-моему, не больше недели, потом все пошли на условия этих петроградских извозчиков. В. Дымарский ― Мы сейчас прервемся на несколько минут на выпуск новостей, после чего продолжим программу «Дилетанты». НОВОСТИ В. Дымарский ― Еще раз добрый вечер, мы продолжаем программу «Дилетанты», напоминаю, мы ведем ее из Санкт-Петербурга, меня зовут Виталий Дымарский, а мою гостью – Юлия Демиденко, петербургский историк. И говорим мы о быте 1917 года, о повседневной жизни в Петербурге между двумя революциями. Вообще на самом деле это самый разгар, собственно говоря, единой, наверное, революции. Кстати, вы как историк поддерживаете изменение, которое относительно недавно на официальном практически уровне было введено, и все это вместе – и Февральская, и Октябрьская называется Великой русской революцией? Ю. Демиденко ― Я не знаю насчет слова «великая», как к этому относиться, если честно, и включает ли оно какую-то оценку или нет, но да, мне кажется, что это единый революционный процесс, который имел множество разных трансформаций за вот этот неполный год. В. Дымарский ― И тогда мы возвращаемся в Петроград 1917 года, мы остановились на городском транспорте. А другие городские службы, переводя на современный язык – ЖКХ, уборка мусора, канализация – все это тоже разруха, такая же, как вы сказали в первой части, и в головах, и в сортирах? Ю. Демиденко ― Ну начнем с сортиров, да, в таком случае, потому что единой канализации не существует, как и не существует единого водопровода вот на весь город. Канализация общегородская появится уже только в социалистическом Ленинграде, такая, которая охватит все районы города, появится только после войны. А на 1917 год это все локальные такие, ну мы знаем, что некоторые огромные новые дома, они имеют свою канализацию. Но вообще говоря, со всем этим тоже разруха, причем полная, потому что, надо сказать, что только-только обсуждался вопрос о создании единой водопроводной сети и предполагалось, что воду будут тянуть непосредственно из Ладожского озера, даже известно из какого места по железной дороге. Этим планам так и не суждено было реализоваться до сих пор, но тогда действительно это был источник невероятно чистой воды, и если бы это состоялось, если бы этому не помешала война и революция, наверное, мы бы все были до сих пор счастливы, имея прекрасное водоснабжение. Так вот, я уже упоминала, что с самого начала года очень сильно нарушилась уборка города, за уборку отвечали дворники, дворники нанимались по вольному найму домовладельцами. Что произошло? Большинство дворников просто-напросто забрили в армию. И это была большая довольно проблема для города. Проблема с вывозом мусора по той же самой причине, потому что те, кто занимался вывозом, это были военнообязанные. И первыми забили тревогу как раз не городские власти, первыми забили тревогу вот эти самые домовладельцы, потому что они должны были обеспечивать жильцов необходимым минимумом по крайней мере комфорта. Пытались эту проблему решить разными путями, но тут как раз случилась революция, и началась новая беда – дворники сорганизовались в профсоюзы. Если мне не изменяет память, было целых три профсоюза, которые объединяли дворников. Один был чисто дворнический, один включал дворников и швейцаров и третий еще какой-то. Так вот, как и все, вот эти профсоюзные деятели, они хотели поменьше работать, побольше получать. Город был буквально весь заполнен – это есть во многих очень мемуарах – заплеваны тротуары вот этой вот шелухой от семечек, небывалое явление для Петрограда, окурками. Раньше на улицах было запрещено курить, в том числе и по соображениям пожарной безопасности. Вот теперь это все процветает, никакими мерами добиться порядка от немногих оставшихся дворников и, знаете ли, дворнических жен, поскольку место хотелось сохранить, и многие повыписывали из деревень своих супруг, ну а некоторые не повыписывали, городских супруг использовали для этого. Это проблема, как-то город убирается, но тем не менее, в ряде случаев эту уборку пытаются организовать жильцы сами. То же самое происходит с водоснабжением. Зимой начинаются проблемы. То же самое происходит и с освещением. Про освещение и тепло надо сказать особо, потому что это та проблема, которая периодически возвращается на протяжении всего 1917 года. Ее решают разными путями героически организации подвоза топлива, но в Петрограде все-таки уже электрическое освещение, электростанции работают на торфе, на угле, локальные опять же электростанции, и опять же впервые был опробован вот этот опыт с летним временем. В июне, на рубеже июня и июля вводится летнее время именно с целью экономии топлива. В. Дымарский ― А это было уже распространенное в то время явление в Европе, скажем? Ю. Демиденко ― Нет, тут надо сказать, что… В. Дымарский ― Россия была, получается, первопроходцем что ли? Ю. Демиденко ― Это было такое русское ноу-хау, летнее время вводилось на период с июля по октябрь. И понятно, что уже потом об этом забыли, но тем не менее. До этого еще были всякие меры. Предполагалось, что, например, театры перейдут на какой-то половинчатый режим работы, либо они начнут раньше спектакли, либо они будут работать через день. Но как-то удалось все-таки театральную жизнь отстоять, скажем так. Вводились временные ограничения освещения, оно просто выключалось на несколько часов. Но вот никакого решения оптимального так и не было предложено. В. Дымарский ― Если мы говорим о городской жизни, то, конечно – об этом надо было говорить в первую очередь, это безопасность. Насколько она был обеспечена, насколько вообще еще до октября вот началось такое спонтанное, я бы сказал, перераспределение и жилплощади, каких-то богатств, каких-то вещей, там, и так далее? Были ли набеги на богатые семьи, не просто такой бандитизм, воровство, а вот с некой идеей уравниловки, что пора всех уравнять? Ю. Демиденко ― Спасибо большое за этот вопрос, замечательный совершенно. Вот в том-то и дело, что это все началось задолго до октября. Уже вот этот февральский, давайте назовем его все-таки переворот, наверное, он сопровождался огромным количеством вышедшего на улицу населения, причем, населения далеко не всегда идейного. Населения, опять же, маргинального, населения, которое революцию понимало именно как «грабь награбленное», это все началось в феврале. То же самое, самые первые события, а именно вступление вот этих революционных масс в Таврический дворец, оно ознаменовалось одной простой вещью – из буфета Таврического дворца поперли все серебро. И эти процессы продолжаются дальше, они продолжатся бесконечно. Особенно вот этот разгром полицейских участков, который лишил полицию картотек и каких-то реальных инструментов борьбы дальнейшей с реальной преступностью. Разгром тюрем, когда вместе с политическими заключенными вышли на улицу и те, кто был осужден по каким-то бытовым преступлениям и в том числе уголовники в огромном количестве со всем их опытом. Невероятное количество солдат, то есть, простого опять же населения – вчерашних крестьян, вчерашних каких-то людей свободного найма. Их в Петербурге было больше, чем рабочих. Огромное количество людей, которые не имеют постоянной работы, имеют массу свободного времени и из рук вон плохую мораль, расшатанную мораль, прямо скажем, временем. Демобилизованные, те, кто покидал госпиталь и еще не успел отправиться к месту службы. И так далее и так далее. Напомним, что и июне анархисты совершили набег на Кресты, а это еще одна тюрьма, которая содержала огромное количество уголовных. И вот тут как раз с лета 1917 года начались массовые грабежи в городе. Они не с большевиков начались, они начались летом 1917 года. Невероятное количество сатирических журналов, которые продолжают в это время выходить, они помещают кучу фельетонов и карикатур, смысл их один – ну, там, например, условно говоря, какой-нибудь квартиросъемщик собирается куда-то поселиться, снять квартиру, а его всячески отговаривают, говорят: да вы знаете, тут съезжает каждый. – А что такое? – Так одни только въехали – их уже ограбили, другие только въехали – их уже ограбили. Квартирные кражи. Более того, это коснулось, вот был ограблен правительственный Синод. В. Дымарский ― Но все это под знаком «грабь награбленное», вот под знаком некой социальной справедливости или просто такая уголовщина обычная, и они никаких лозунгов при этом не выдвигали? Ю. Демиденко ― Нет, это обычная уголовщина, которая в ряде случаев, конечно, прикрывалась вот этими прекрасными лозунгами. И вот знаете, у художника Кустодиева есть такая прекрасная работа «Матрос и милая», изображающая вот этого кронштадтского братишку, который, ну почти наполовину бандит в это время, потому что очень многое было позволено, и вот значит подружка из каких-нибудь там типа блоковской Катьки. Так вот это тоже явление не послеоктябрьское, это явление середины 1917 года. Какие-то непонятно откуда взявшиеся бешеные деньги, которые тут же тратятся в магазине Фаберже, и девочка из городских проституток дует губки и говорит: боже мой, я вот эти за 3 миллиона не хочу, это нам очень дешево… Таких историй описано очень много в мемуарах, они случаются на каждом шагу. Из Сената украдены, между прочим, реликвии исторические, они так и не были найдены, они куда-то там разошлись. В. Дымарский ― В общем, в Петрограде было что пограбить, в том смысле, что дворцы, а вокруг Петрограда – это все тоже было разграблено? Или все-таки удалось что-то сохранить? Ю. Демиденко ― Известна история с особняком Кшесинской, где заседали большевики, и госпожа Кшесинская не раз обращалась, чтобы в судебном порядке решить этот вопрос, выселить большевиков. И суд принимал эти дела к рассмотрению, и даже принимал какие-то решения – их было невозможно обеспечить. Но тем не менее ей, например, удалось какие-то особо ценные вещи закрыть в нескольких комнатах, но вот когда большевики все-таки съехали оттуда, оказалось, что эти комнаты тоже благополучно разграблены. Ну, уже неизвестно кем. Да, грабили в том числе все плохо закрытые дома, и дворцы, и так далее. И, между прочим, это была та причина, по которой объединяется интеллигенция, та причина, по которой интеллигенция идет во власть, художественная интеллигенция в первую очередь, архитекторы и художники. И пытаются они организовать что-то, что помогло бы сохранить вот эти ценности. Кое-что удалось сделать, но далеко не все. В. Дымарский ― А вот такие, там, Эрмитаж, такого рода музеи крупные, все-таки их удалось как-то сохранить. Ю. Демиденко ― Эрмитаж был, условно говоря, национализирован, это слово не так еще используется, но тем не менее, да. Назначаются комиссары по делам бывшего дворцового ведомства, вот императорские театры, певческая капелла, Эрмитаж – они проходили по дворцовому ведомству по придворной конторе, и вот там действует комиссар Временного правительства, и здесь более-менее все благополучно. Но вот как раз при вот этом комиссаре организуется целый ряд комиссий, которые должны, строго говоря, провести инвентаризацию имеющихся ценностей. Это делается и по пригородным дворцам в том числе, то есть за этим следят, и буквально каждую неделю принимаются новые решения о том, что еще надо взять под охрану, о чем еще подумать, что еще сделать. Но я вот не случайно упомянула особняк Кшесинской, поскольку это довольно скандальная была ситуация с грабежом того, что там находилось. Видимо, большевики придумали такую вещь, которая впоследствии тоже была использована, они повесили на фасаде особняка надпись, что это народное достояние, что особняк и все имеющееся в нем – это народное достояние. Вот потом большевики, придя к власти, вот эту формулировку тоже будут использовать уже действительно для охраны памятников. В. Дымарский ― То есть, как охранная грамота такая? Ю. Демиденко ― Не имеющая никакой юридической силы. Скорее такого морального рода. И тоже тут не очень понятно, то ли это задача была сохранить какие-то ценности, то ли задача была сохранить свое место в этом самом особняке. В. Дымарский ― То, что это народное достояние, народ мог понять, что это общее достояние – приходи и бери. Ю. Демиденко ― Да, так многие и понимали. И еще мы забыли, наверное, сказать о том, что полиция была ликвидирована, старая царская полиция, была создана народная милиция, вот это слово, она действительно народная, она организовывалась самими гражданами, но из кого она состояла – из совершенно непрофессиональных людей, там это часто были студенты. Я вот уже приводила пример с доктором и художником Николаем Кульбиным. Конечно, она не могла противостоять серьезно преступникам. В. Дымарский ― А, что называется, по другую сторону баррикад, продолжалась ли некая светская жизнь в Петрограде? Ю. Демиденко ― Еще как. Вот это как раз то, что поражает, наверное, сегодня больше всего. Я думаю, что ни для кого не секрет, опять же, это известно, непосредственно в ночь с 25 на 26 октября завзятые петроградские театралы, они отправляются в театр, они проводят это самое интересное время в театрах, а потом спокойно разъезжаются по домам. Действительно продолжается, я напомню, что уже после февраля состоялась премьера, наверное, самая крупная премьера еще Императорских театров, это знаменитый «Маскарад» в Александринском театре спектакль, к которому в равной степени причастны Мейерхольд, Головин. И как режиссер Мейерхольд, и такой художник Головин – это, конечно, такое совместное творчество, это самый роскошный, самый дорогой, кстати сказать, спектакль. В. Дымарский ― Кстати можно сказать, что Валерий Фокин, нынешний художественный руководитель, он восстановил в какой-то степени этот спектакль. Но это так, небольшой мостик в сегодняшний день. Ю. Демиденко ― Я бы сказала, что это такие реминисценции на тему старого головинского «Маскарада». Действительно спектакль ставится, спектакль идет с полным аншлагом, там весь свет – в это время на улицах стреляют. И вообще театральная жизнь была невероятно бурная, при этом мы, конечно, говорим не только о серьезных театрах с серьезным репертуаром, но мы говорим еще и о другом, это огромное количество маленьких театриков с репертуаром, скажем, как сегодня говорят, ниже плинтуса, это откровенно порнографические пьесы с пикантными сюжетами, на которые тоже народ ломится. Кинематографа порнографического в это время еще нет, но вот театр есть. В. Дымарский ― Уже готовится. Ю. Демиденко ― Да. Театр есть. Периодически раздаются голоса критиков, что надо же наконец хоть какую-то цензуру вводить и как-то подвергать это какому-то осуждению. Ну, осуждению подвергают, но все продолжается по-прежнему. Вообще вот эта теневая сторона городской жизни, ночной пейзаж так называемый, он расцветает бурным цветом. Огромное количество проституток появляется, причем не только легализованных, но и совершенно таких стихийных. В. Дымарский ― Легально была разрешена проституция? Ю. Демиденко ― Легально, конечно, существовала проституция, это известно – желтые билеты, сонечки мармеладовы, но появляется еще огромное количество неконтролируемой, нелегальной, это значит, что огромное количество венерических заболеваний как раз начинает в это время распространяться. Невероятно наркомания распространяется. Я напомню, что кокаин и морфий – это препараты, которые продаются в аптеках и препараты, которые поступают в госпиталя. Марихуана под названием анаша в это время существует, продается практически свободно на улицах, никто ее не запрещает. В. Дымарский ― Полный разгул нравов. Ю. Демиденко ― Потому что нет законов, в это время еще нет наркомании как бедствия. Опиум от китайских рабочих, которые, кстати, в это время сокращаются в Петрограде, слишком голодно, они все потянулись в какие-то другие края. И вот опять же, мы привыкли к каким-нибудь фильмам советским вроде »Рожденная революцией», вот рейд прекрасной петроградской милиции на какие-то злачные заведения, вот эти рейды начались в июле 1917 года, милиции вполне себе буржуазного правительства, на рестораны, на притоны, на игорные клубы и так далее, каждый раз обнаруживалось огромное количество уголовного элемента, огромное количество запрещенного алкоголя. Еще раз повторю – наркотики не считаются, потому что в это время еще нет представления о наркомании как таковой. Огромное количество каких-то странных денег, непонятных и фальшивых в том числе. Ну вот это все процветает. В. Дымарский ― А, кстати, денежная реформа ведь была проведена Временным правительством? Ю. Демиденко ― Денежная реформа была проведена, но это не имело уже никакого значения, потому что инфляционный процесс таков, что это уже помимо всякой официально объявленной реформы происходит. Фиксируются только вот эти решения, они постоянно фиксируются в газетах, выходит «Вестник Временного правительства», но нет даже осознания того, что какие-то это реформы. Это такие ежедневно публикуемые новые, новые решения, которые не успевают за жизнью, вот что самое главное. В. Дымарский ― А то, что мы называем высший свет, он сохранился, он функционирует? Что такое уже высший свет в это время? Ю. Демиденко ― Я напомню, что титулы все-таки не отменены, вот как это происходило во французской революции, продолжают быть… В. Дымарский ― Князья и графья. Ю. Демиденко ― Заметно утратившие, конечно, в авторитете, но тем не менее. Сохраняются какие-то деньги. Деньги, кстати, теряются, обесцениваются так, что это проблемой уже становится для многих. Кто поумнее – переводит деньги в заграничные банки, но это тоже надо было вовремя успеть сделать. Сохраняется свет главным образом на уровне иностранных посланников, вот их вечера и их приемы, они в это время заменяют собою как бы приемы императорские, приемы великокняжеские, вот это действительно очень важный момент, потому что, конечно, никакие Романовы уже не гордятся своим происхождением, стараются как можно больше это скрыть. Тем не менее, торжественные обеды и ужины происходят, не такие пышные, не такие богатые, потому что деньги в это время на другой стороне, деньги у кронштадтских братишек и деньги у спекулянтов в огромном количестве и у дельцов – у биржевых дельцов и у дельцов черного рынка. Но деньги сумасшедшие, потому что шампанское в Петрограде течет рекой за закрытыми дверьми, поступают по-прежнему контрабандой туалеты от Пакен и так далее и так далее. В. Дымарский ― Раз уж вы вспомнили Романовых, то я тоже приготовил этот вопрос и хотел вам его задать: а где, собственно говоря, находится царская семья в это время? И каков их быт? Ю. Демиденко ― Царская семья до 1 августа находится под домашним арестом в Царском Селе. Быт у них довольно скромен, хотя они сохраняют все прежние привычки, кстати сказать, английские привычки, да, вот это известно, что частный быт императорской фамилии, он подчинялся такому скорее английскому, англомания там процветала вообще. Император читает Конан Дойля, как мы знаем, дети гуляют в саду, дети перенесли корь, по-моему. А 1 августа семья уже отправляется в Тобольск. Долгие переговоры и какие-то попытки вывезти императорскую семью за пределы России, они кончились ничем, и 1 августа семья отправляется в Тобольск, но в императорском поезде. Хотя быт императорской семьи тоже день ото дня делается скромнее и скромнее, это каждый раз зависело от того, кто находился на карауле. Вот и дневники императрицы, и дневники императора, они опубликованы, они, кстати, довольно скупы, и надо полагать, что, как по личному складу этого семейства, так еще и по соображениям безопасности, потому что все-таки действительно уже надо было взвешивать каждое слово. Но тем не менее известно, что в какой-то момент им запретили собираться вместе всем дружно, время от времени их личные покои осматриваются. Когда дежурят как бы такие, вполне лояльные части, то император пишет, что он даже счастлив и рад этому общению с народом. Занимаются работами в саду, занимаются спортом немножко. И где-то, по-моему, даже у императора промелькнуло, что он никогда не проводил столько времени с семьей, и если можно употреблять такое выражение, по-своему счастлив. В. Дымарский ― А великие князья? Ю. Демиденко ― Великие князья – это отдельная история. Они, конечно, разную очень позицию заняли. Некоторые напялили на себя, как говорили, красные банты – прямое следствие господства в моде красного цвета, прямое следствие февраля 1917 года. Но тут довольно сложно говорить, потому что рассказы о том, кто как себя вел, они постоянно меняются, они меняются в угоду времени, они меняются в угоду политической конъюнктуре, и я бы сегодня не рискнула вот так точно это оценивать как-то. В. Дымарский ― Но наверное мы к этому еще будем возвращаться и в наших программах, и в журнале. А сейчас – спасибо Юлии Демиденко за интересный рассказ, это была программа «Дилетанты», до встречи через неделю. Ю. Демиденко ― Всего доброго.

Ссылка на источник