С.Крючков ― Мы начинаем программу «Разбор полета». Проведут ее сегодня Станислав Крючков и Андрей Ежов. И сегодня гость программы – Сева Новгородцев. Здравствуйте! С.Новгородцев ― Здравствуйте, господа! А.Ежов ― Программа «Разбор полета», напомню — это передача, посвященная не столько людям, сколько их решениям, которые они принимали и тем мотивам, которыми в их принятии руководствовались. Можете вот так, сходу вспомнить самое сложное решение, над которым, может быть, долго приходилось думать, жалеете о котором? С.Новгородцев ― Отъезд в эмиграцию, совершенно однозначно. Я вам скажу, почему. У меня отец родился в Кронштадте, ушел на фронт камбузником в 14 лет. Потом прорастал сквозь профессию. В 29 лет был самым молодым капитаном Балтики. Был замом начальника Балтийского пароходства. Пережил клиническую смерть во время блокады, чудом остался жив: его из морга вынимали. И к тому моменту, когда мы уезжали, он уже был на пенсии, но он очень ценил своих ветеранов. Он в своем домоуправлении ходил на собрания ветеранов. Для него было святое. А тогда при отъезде нужно было заполнить дьявольскую бумажку о том, что родители и родственники не имеют к вам материальных претензий. Должны были родители подписать, а их подпись должны были заверить в домовом управлении. Это было сделано отчасти для того, чтобы все знали, что из 23-й квартиры у Бориса Иосифовича Левенштейна и Людмилы Михайловны сын уезжает, как говорили тогда, в Израи́ль. Отец не мог поставить подпись, ну просто не мог. Я видел, что это сильнее его — и я его не просил. Его это очень донимало. На нервной почве у него расстроилась щитовидная железа, он потерял 16 килограмм веса, угодил в больницу. В общем, я чувствовал себя последним подлецом. Матери я еще намекал как-то, но отцу, конечно, ничего не говорил. И я решил для себя, что если не получится, то и бог с ним. А оставаться в Союзе было опасно, потому что получившие визу, находились уже под колпаком. Положение спас… у меня был приятель такой Иосиф Равшанский, пробивной такой человек, у которого в трудовой книжке была редкая запись: «Принят на работу бас-гитаристом в ансамбль лилипутов», то есть аккомпанировал он лилипутам. И вот Иоська по моей просьбе пошел, — а он был дамский такой угодник – нашел тетку, заведующую, домоуправ была. И говорит: «Севочка, всё в порядке, всё сделано. С тебя бутылка коньяка армянского пять звезд, и коробка конфет «Птичье молоко». Были такие конфеты, которые продавали только за валюту, что и свидетельствовало из их называния, что такого на свете не бывает. Короче, достали мы это «Птичье молоко», принесли коньяку. Постучались к этой тетке. Она говорит: «Ну, давайте бумажку». А отцу объяснил, что о его подписи никто ничего не узнает. И он в больнице трясущейся рукой мне какие-то каракули поставил. Ужасно! У меня сердце кровью обливалось. Ну, мы зашли. Тетка поставила печать, подписала. Смахнула коньяк, конфеты в стол и говорит: «Ну, всё. Чао, до свидания! Будьте здоровы!» Но вот эти три месяца, когда я ждал, когда тучи разойдутся на небе, когда что-то прояснится – это были очень тяжелые времена. И был готов ко всему: к неприятностям, может быть, даже к лишению свободы… А.Ежов ― А как вам кажется, это было связано, скорее, с вашим молодым возрастом на тот момент? Потому что существует распространенное мнение, что на такие серьезные шаги как эмиграция решиться тяжело с возрастом. С.Новгородцев ― Понимаете, я вообще уезжать не хотел. Мне тогда было 35 лет в 75-м году. Я плавал за границу. Я был помощником капитана в Эстонском пароходстве и я, собственно, видел, как живут эмигранты тех времен. Довольно было неприглядное зрелище, потому что массовой эмиграции не было, им никто не помогал, и они на каких-то жалких работах трудились. Поэтому, когда меня начали уговаривать, что пора, надо уехать, я говорил: «Но вы не представляете, что вас там ждет». Ну, и поскольку у меня все мои карьеры уперлись в стенку, я решил, что едем мы ни куда, а откуда. Если тут уже полный тупик, то едем… и я ехал просто искать приключений в жизни: что-нибудь, да произойдет. Так оно и получилось. И поэтому я ехал с легкой душой, ни на что не рассчитывая, ничего не ожидая. Так просто жил ото дня ко дню, и в общем, получалось довольно весело. Эмиграция у меня была блестящая. А.Ежов ― Но понимание, что, по сути, путь назад, он очень сложным может оказаться, вас не пугало? С.Новгородцев ― Понимаете, Советский Союз так достал меня к тому момент стилистически и по всякому, что расставаться с ним, исключая, конечно, друзей и родителей, всю родню, было совершенно мне не жалко. Но с родителями – да, это был драматический момент. Я был уверен, что я их никогда больше не увижу. Мы, естественно, переписывались, и мы посылки слали, и всё такое… А.Ежов ― Ну да, возможности коммуникации на тот момент, не то что сейчас, когда можно по Скайпу… С.Новгородцев ― Да. Но я их увидел только 15 лет, в 90-м году, когда уже сильно послабело, и мы приехали в командировку в Киев – всё ВВС в связи с открытием границ приехало и вещало напоказ, что называется. В стеклянном павильоне мы что-то такое делали… всё наше вещание. И вот тогда родители приехали, и я их впервые увидал. А потом я еще раз был в то же лето и в Питере и в Москве. С.Крючков ― Если вернуться на 35 лет назад от момента вашего отъезда. 40-й год. Предвоенный Ленинград. Рождается мальчик. Военные годы. Какие-то детские впечатления остались от этого? С.Новгородцев ― Мы с матерью эвакуировались куда-то в Курганскую область в какой-то зерносовхоз. Мать, по-моему, каким-то бухгалтером работала. Но мы голодали фактически. Потому что мне мать рассказывала, что я в три года разучился ходить. Уже рахит там или что-то… я не знаю. И она душераздирающие цитаты мои приводила. Маленький Сева маме говорит: «Мамочка, сделай мне голубцы». Она говорит: «Севочка, как же я тебе сделаю голубцы, когда у меня нет ни мяса, ни капусты?». А Севочка ей говорит: «Но у тебя же есть нитки». Потому что я видел, то голубцы нитками перевязывают. Мать потом, когда я уже совсем доходил, где-то достала мандаринов. Выменяла свое последнее платье, и вот этими мандаринами меня подкармливала потихоньку, таким образом, я… Но я приехал в Питер, когда мы вернулись уже после войны, – я был зеленого цвета, тощий как карандаш. А мать у меня – высокая блондинка голливудского плана, красивая женщина очень, видная, И она меня стеснялась с собой брать, потому что старухи ей говорили: «Что ж ты, милая, сынка-то не кормишь? Краше в гроб кладут!» Поэтому маман меня старалась кормить как только можно. Я помню, что вокруг меня были бесконечные танцы. Делали из масла мне розы, утыканные изюмом. Или терли мне какой-то гоголь-моголь. Я отказывался есть начисто. Но потом как-то с годами это всё… Зато сохранил относительную худобу до конца дней. С.Крючков ― А затем – поступление в инженерное морское училище. В этом была какая-то романтика или это связано с семейной историей? С.Новгородцев ― Я, вообще, собирался быть актером. Я в 14 лет в Эстонии выиграл национальный конкурс чтецов-исполнителей. И все мне говорили: «Ну, ты, конечно, актер… кто же еще?» И мне сказали знающие люди, в том числе, актеры: «Поезжай в Москву либо в Шепкина либо в Щукина. Если поступишь – будешь актером. А нет – зашлют в провинциальный театр, и там сгниешь вообще. Ничего с тобой не случится никогда». И я поступал и туда и сюда. Но, сами понимаете, с фамилией Левенштейн, 57-й год – это нереально. Кроме того не то что я такой талантливый, но еще же были дети именитых актеров, были дети видных работников, и был еще национальная разверстка. Приезжали какие-то якуты – на них была квота, кавказцы… Я не знаю, кто еще. В общем, я до второго тура дошел и там и сел. На этом всё кончилось. Я помню, что мы с матерью сидели в скверике за Большим театром – сейчас там какая-то пивная, там уже этой скамейки нет. Но если вы представите заднюю стену театра, там какие-то кусты и стояло две скамейки. Мы сели. И я был совершенно раздавлен. То есть жизнь кончилась. Я сидел и смотрел, вперив глаза в пространство. Рядом сел пожилой еврей, и не глядя на меня, сказал тоже в пространство: «Что с вами, молодой человек? У вас в глазах грусть всей нации». Короче, я разбитый вернулся домой. Отец говорит: «Ну, по-твоему не вышло, давай по-моему». Я поступать стал в мореходку. Но у меня задел был, потому что я плавал одно лето матросом второго класса в каботаже. Я хотел себя на первый аппарат «Зенит» заработать. Кстати, заработал. Так что я хлебнул морской жизни, уже знал какие-то основы. Я набрал проходной балл, но по преимуществу поступил, потому что потомственных моряков пропускали в первую очередь. Ну и всё. И так вот отучился. Но на третьем курсе затосковал очень от этой полувоенной дисциплины, от всей этой жести. И записался в духовой оркестр. А там был духовой оркестр, как у помещика крепостные. Они играли 1 мая и 7 ноября на демонстрации. Шел начальник училища, за ним оркестра крепостной… Я туда записался, и мне дали сначала какую-то дудку, альт… А потом, поскольку пятикурсники выпускались, мне дали уже кларнет. И так я стал кларнетистом, потом саксофонистом и так постепенно в музыку вошел. Романтики у меня особенно никакой не было, но я был приличным моряком. Вот я работал с капитанами — они были мной довольны как помощником и прочее. С.Крючков ― В одном из интервью читал, что драмкружок и некая чудесная английская кафедра в мореходке была. С.Новгородцев ― О, это шикарная история! У нас там был вид антисоветской деятельности. Приходили тетки из английской кафедры и с утра до вечера говорили только по-английски. Ну, нам надо по работе… Более того, они соревновались с другими институтами. У нас в паре был герценовский институт педагогический в Ленинграде. Они разыгрывали свои пьески, а мы свои. И вот, когда они узнали, что я был актером, то тут же – а я еще тощий был такой, моложавый, — они мне тут же сделали пьесу на одного актера про Тома Сойера и Гекльбери Финна. И я там чего-то такое вещал. А потом, когда я уже выучил большие роли, то выяснилось, что я говорить научился на этих ролях, потому что там полный синтез происходит слов, их смысла и движений. И неожиданно для себя обнаружил в Архангельске, что я, оказывается, говорить умею довольно бегло. А.Ежов ― Такой неплохой задел на будущее. А если вернуться чуть раньше и вспомнить эту историю, как вы с семьей оказались в Эстонии, в Талине. Вы писали, что у отца были некие проблемы. Что это, если не секрет, что это были за проблемы? С.Новгородцев – 47 ―й год. Пароход под названием «Печенга» с каким-то грузом идет. Тогда были магнитные компасы. Магнитный компас всегда врет, но надо знать, на сколько. Называется: поправка. Поэтому они там на створах определяют… И поправку выносят со знаком плюс или минус. Так вот второй штурман то ли по рассеянности, то ли по усталости поправку внес не с тем знаком. И если поправка, предположим, была 10 градусов, то на 20 градусов получилось отклонение от нужного курса. Короче, думали, что плывем туда, а плывем другую сторону. И сели на камни. Отец руководил спасательными операциями. Он был замом начальника пароходства и опытный капитан. Груз спасли. Одну тетку смыло за борт… Еще шторм разыгрался. Судно стало колотить о камни. Короче суд. Капитан (из дворян — написано) капитан Бушин. Его обвинили в том, что он был пьяный… Приговор: «Р асстрелять» — через пробел такое слово длинное. У меня эти бумаги в архиве. Отец умер, мне они достались. Правда, четвертая копия на копирке. Второму помощнику – 15 лет. А отец – тоже на скамье подсудимых. Он не брал защитника. И сумел доказать на суде, что он не допустил никакой ошибки, что он делал все абсолютно как надо. И отца оправдали. А, поскольку Бушин был его приятель, то на суде отец его обнял, чтобы проститься — все-таки человека расстреливают – и вот это ему не простили. Его выгнали с работы, выгнали из партии. А тут еще еврейская кампания космополитизма уже начиналась. И надо было куда-то как бы спрятаться. И друзья-морячки сначала нашли ему место – а морская дружба крепкая, это я уже видел – нашли сначала в Риге. В Риге что-то не получилось, и мы в 49-м году переехали в Эстонию, где отец за ступил на работу просто диспетчером. А.Ежов ― По ощущениям жизнь в советской Прибалтике, в Эстонии от центральной России, от Москвы, Питера как-то отличалась? Я понимаю, что вы были, наверное, совсем молоды, чтобы какие-то выводы делать, но, тем не менее. С.Новгородцев ― Нет, я все помню. Эстонцы очень такие, манерные люди. Мы всегда удивлялись, что в кофике — это кафе по-эстонски – сидят какие-то дамы с булочкой и с кофе четыре часа разговаривают – никто их не гонит. Общепит другой. А эстонцы, особенно те, кто на яхтах ходит, они все с фуржечкой с белым верхом, с портфелем любили ходить. А мы были очень бедные, и мои костюмы были перелицованы все из отцовских. Мы ходили к портному… А я мальчик был любознательный, и я портного спросил: «Скажите, а сколько вы зарабатываете?» На что портной мне со сдержанным хладнокровным презрением сказал: «Молодой человек, я всегда хорошо зарабатывал: в эстонское время, в немецкое время, и в русское время». Тут я понял кое-что, чего раньше не понимал. С.Крючков ― Вот вы упомянули о флейте, о кларнете, о саксофоне. Этот интерес к духовым, эта работа последующая в джаз-оркестре Вайнштейна, интерес к джазу возникал из чего? С.Новгородцев ― Это тогда был рок-н-ролл своего времени, это была живая музыка. Ведь когда-то и оперные арии были поп-музыкой, понимаете. Это просто поп-музыка своего времени. Мы просто все горели. В свинговом оркестре и слушать его играть – это сплошная радость. Там эта музыка дышит. Если вы посмотрите любые фильмы 30-х, 40-х годов, где большие оркестры играют, — это симфония чувств. И танцы, вообще, какие музыканты! Рекомендую посмотреть фильм «Серенада солнечной долины». Вот там всё становится понятным. Там Глена Миллера снимался оркестр. Там все музыканты видны. Видны нравы и прочее. А осталось это со мной до сих пор, потому что музыкантская привычка заниматься каждый день от меня не отстает. И я до сих пор играю на флейте час или даже больше. Приличный инструмент приобрел. Борюсь за звук и прочее. Я всегда говорю, что уважаю президента Америки Билла Клинтона не за то, что он был президентом, а за то, что на саксофоне играл, а это значит, что он добивался красоты звука. Это значит, что стоял в углу и дул, добиваясь неопределенного идеала, который еще не воплотился. Понимаете, это же должна быть мечтательность, должно быть стремление к какой-то мечте. С.Крючков ― Был такой этап в вашей жизни, как руководство в ансамбле «Добры молодцы». С.Новгородцев ― Да, было дело. Все мои седые волосы оттуда. А эти ребята – «Добры молодцы» — это, в принципе, неудавшиеся джазмены, один из которых – Самыгин – у меня на кларнете уроки и брал и всё… Но у них джаза не получилось: они поздно уже пришли, это уже 65-й год. И тогда они взяли гитары в руки, их там подучили, научили. И это были люди с культурным слоем. Это были люди, способные мыслить концептуально. И вот они придумали идею исполнения забытых старинных русских песен, которые наш басист Пашека (Володя Антипин) разыскивал в библиотеке, оркестровал и прочее. И вот так родились «Добры молодцы», которые сначала не назывались «Добры молодцы». Там режиссер один придумал название и всё пошло. А одно время они в оркестре Вайнштейна вставным номером работали. Я им оркестровки писал. И когда они уже поехали и оформились, они меня высвистали в Читинскую филармонию руководить с дальним прицелом — что я считался мастером театральной интриги и перевезу их из Читы в Москву, что я и сделал, в конце концов. Но чего мне это стоило, — не вспомнить в страшном сне. А.Ежов ― Вы уже рассказали об опыте английского языка задолго до эмиграции. Я даже я читал, одно время работали переводчиком. С.Новгородцев ― 45 дней. Больше я не выдержал. А.Ежов ― То есть это был не длинный эксперимент. С.Новгородцев ― На всю жизнь излечился от любви к Америке за эти 45 дней. А.Ежов ― Так. Это как это получилось? С.Новгородцев ― Дело в том, что я был не очень благонадежный, поскольку в Ленконцерте играл на саксе. И в «Интурист» меня взяли, поскольку у них жуткий наплыв туристов летом. Я полностью проучился на курсах всю зиму. А пошел я на курсы, потому что мне нужен был мундштук для саксофона. А фарцевать я не хотел принципиально, там каких-то иностранцев тормозить. Поэтому решил идти легальным путем. Отучился 3 месяца, сдал 13 экзаменов – жуть какая-то! И меня бросили на туристов-люкс: 4 часа утром, 4 после обеда, индивидуальная машина у них и свой переводчик. И мне с такой публикой там пришлось столкнуться, что я излечился от любви к Америке навсегда. Во-первых, мне их сочетание цветов не нравится: эти яркие какие-то клетчатые штаны, громка речь, и то, что они говорят быстрее, чем думают. Он сначала сказал, потом подумал. А есть такое выражение: How do I know what I think before I say it — «Откуда я знаю, что я это думаю, пока я этого не сказал». Это, конечно, не у всех американцев, может быть, я обобщаю, но меня это сильно доставало, и поэтому я в Америку до сих пор ни ногой. Пришлось ездить пару раз в Нью-Йорк, но сбегал каждый раз до срока. А.Ежов ― Это какие-то стилистические тоже вот сейчас, даже в нынешнее время?.. С.Новгородцев ― Да-да, я это всё не переношу. А.Ежов ― А помните, что стало, собственно, определяющим в принятии решения об эмиграции в своих этих стилистических разногласиях с советской властью: все как-то накопилось или был какой-то?.. С.Новгородцев ― У меня просто мой трудовой путь подошел к концу. И еще жену там начали гнобить по линии комитета. Ей подстроил кагэбэшник на работе какую-то кражу билетов. В общем, ее собирались сажать. Потом, когда отпустили по собственному желанию, выяснилось, что это он все и сделал. Мне тогда жена сказала, что в этой стране жить нельзя: сын, туда-сюда… А я уезжать не хотел. Они меня полгода точили. Ну, а потом думаю: черт с ним, искать приключений… Поехал с легкой душой. А.Ежов ― И работе на ВВС предшествовала еще Италия, насколько я читал. С.Новгородцев ― Да я на ВВС даже и не планировал. Если бы и предложили, я, наверное, не пошел бы сначала. Какие-то вражеские голоса… А.Ежов ― Вы настороженно к ним относились. С.Новгородцев ― Я вообще, как к политике относился свысока, потому что мы артисты – ну что нам всей этой чумой заниматься? А в Италии я угодил в чудесную историю. Я там сидел полтора года, потому что мою папку потеряли. И пока папку потеряли, я увлекся религиозной работой. Переводил американскому пастору одному. А у него было несколько научно-популярных фильмов с уклоном в религию. Дублировал на русский язык. Вообще, совпадения очень странные. Я ему переводил, переводил… Он мне давал литературу. А мне из Италии не уехать — у нас же документов нету. Поэтому итальянцы нам выправляют паспорта на путешествие. И я чувствую, я никогда не уеду отсюда. И я этому Джоэлю говорю, ну всё, – месяцев через 7, – давай, ты меня крести. И он меня в центре Рима в купели мраморной, со всеми делами, в хитоне с троекратным погружением… Конечно, папка нашлась на следующий же день. И мы уехали. С.Крючков ― Был еще такой транзитный пункт как Австрия, насколько я понимаю. С.Новгородцев ― Они нас уговаривали в Израиль ехать. Но куда я поеду? Я не еврей по их понятиям: мать русская. Воспитан в русской культуре. Дед у меня вообще дьякон православный. Ну, то что отцовская фамилия и физиономия достались – никуда не скроешь. Но дальше-то что? Кроме того жена Фарида Махмудовна, татарка. Сын Ренат. Чего нам там делать? Так что случилось, что мы попали в Италию. И нас там совсем уже другое агентство опекало. И так я потом уехал в Англию, и 40 лет спустя я сижу перед вами. А.Ежов ― А над предложением работы на ВВС, как долго раздумывали? Вы сказали, что как-то политикой не интересовались… С.Новгородцев ― Дело в том, что меня агитировать стал человек, которого я знал по Ленинграду. Он пришел искать мать свою – она ехала в Америку, — и случайно зашел в нашу квартиру. Был тот же дом, но только другая дверь. А мы с сыном на пати – там такое шесть на шесть – футболянку гоняли. Он говорит: «Сева, что ты там делаешь?» А он поклонник джаза был, и к тому времени уже вел джаз на ВВС, Алексей Леонидов такой, в жизни – Леонид Фейгин. И вот он меня сагитировал. Я пошел, сдал экзамены на общих основаниях. Я переводчик там… почитал что-то, написал. Прошел собеседование. И, в конце концов, дали мне рабочий контракт. И вот с рабочим контрактом за паспорт мы бились еще больше полугода. С.Крючков ― Было что-то сразу после приезда, заставившее удивиться вас настолько, что теперь уже к неюношескому возрасту говорите «Во дают!» и, собственно говоря, возвращаться к сравнению в своей прошлой 35-летней жизнью в советах с нынешней обретенной? С.Новгородцев ― Знаете, мы попали в пролетарскую нищету. Дом купили в районе Камдена – это традиционный рабочий район. На нашей улице в конце была, например, ночлежка для бездомных. У нас под окном часто бомжи спали. Я помню, по утрам выходил, им чаю приносил в кружке, чтобы они оклемались после тяжелой ночи. Дом был совершенная развалина. Я его строил, не помню уж, сколько лет. А потом уже с Галочкой разошлись, и она там доживала. Потом мы его продали. И кроме того, у нас еще жилец жил, которого выселить было нельзя по лейбористским законам, он был охраняем законом. Единственно, что я ему слегка подкузьмил: он платил по ценам 29-го года, а я все-таки умел вызывать уорент-офицера, чтобы определили справедливую ренту на сегодняшний день и поднял ему с 1 фунта до 8. Но жилец был непростой. Он был профсоюзный активист и член коммунистической партии. Такой человек-богомол засушенный, без жены, без детей. Только в Англии такие варианты бывают. Кстати, брат у него родной – актер голубой, такой эпатажный. Пришел… так говорил.. А этот пролетарий такой сумрачный. И он, конечно, меня ненавидел. Однажды он вышел, сказал: «Ты дерево это пилить не будешь, надеюсь?» Я говорю: «А что?» Он говорит: «Я его посадил». А дерево уже до неба. Мальчиком принес из парка какой-то саженец, ткнул в землю… Кстати, это дерево корнями весь дом подорвало и там трещины шли везде, поэтому он меня спрашивал… А.Ежов ― А что за биологический вид, не помните? С.Новгородцев ― По-моему, какое-то… типа липы, что-то такое… широколиственное дерево… А.Ежов ― Программа «Разбор полета». Мы о жизни в Лондоне продолжим после небольших новостей и рекламы на »Эхо Москвы». Я напомню, у нас в гостях радиоведущий, журналист, писатель Сева Новгородцев. НОВОСТИ С.Крючков ― 21 час, 35 минут. «Разбор полета». Станислав Крючков и Андрей Ежов. И здесь – Сева Новгородцев. В первой половине нашей программы мы приостановили нашу беседу на том, что Сева оказался в Лондоне. Что такое Лондон 77-го года? А.Ежов ― Он чопорный, он космополитичный – что это было? С.Новгородцев ― Нет. Сначала мы поселились у подруги, у польки, которую я знал уже с Рима. Она в этом самом агентстве работала. И у нее заканчивался срок. Она возвращалась назад, ей нужно было замуж выходить, и она подыскивала себе дом и мне заодно нашла. Сначала мы у нее жили. И я сразу понял, что на общественный транспорт в Лондоне полагаться нельзя. Почему? Всех вновь прибывших брали на временный контракт. Испытательный срок – полгода. Что значит испытательный срок? А если я не пройду? У меня семья, сын. Что, я на улицу пойду, что ли? Поэтому для был вопрос не что ли, как или если – только вперед, только победа. У меня другого варианта не было. И я несколько раз на работу опаздывал, потому что мой 15-й автобус водили ребята с Ямайских островов. А они очень любили на конечной станции «козла» забивать. И они так любят друг друга и так «козла» забивать: «Ой, бум! Трах-тарарарах! Ой, блин, уже ехать пора!» Короче, ты стоишь на остановке 40 минут – никого. А потом друг за другом 5 автобусов… Они поехали на другую станцию – там «козла» уже забивать. И я понял, что на них полагаться нельзя. Но и ругаться с ними не станешь. Хорошие люди, ну, любят друг друга. А какие-то правила английские, расписания – это все для скучных людей. И я пошел тогда и купил себе велосипед. Денег не было катастрофически, и я купил на барахолке какой-то, может быть, даже ворованный, весь из разных частей сделанный. И неприятность у меня была на самой оживленной круговой развязке около Гайд-парка у ворот. Я перестраивался из полосы в полосу, показывал и притормозил. А тормоз был плохо отрегулирован, он переднее колесо хватал намертво. Короче, на этом ходу схваченное намертво колесо – меня через него просто перевернуло. Я мордой об терку — об асфальт. Ну, там с травмой пришел на работу — ничего страшного. А.Ежов ― А у вас с левосторонним движением не возникало проблем? – насущный вопрос. С.Новгородцев ― Нет, это сразу перестраиваешься, ничего страшного. И потом я так на велосипеде и ездил. 23 велосипеда у меня украли за время моего транспортного путешествия. Но там таких воров злобных нет, но что плохо лежит – то берут. И адреса менялись. И, в частности, выбора адреса постоянного, конечно, был в рамках… циркулем я провел по карте, чтобы не очень далеко было и чтобы можно было доехать. И вот в Камдене был дом этот куплен У меня был рекорд: я доехал до ВВС за 8 минут 50 секунд А издалека – в общем, тоже в пределах до получаса. А.Ежов ― Тогда ВВС располагался в Буш-хаусе С.Новгородцев ― В Буш-хаусе. Шикарное было здание. С.Крючков ― Вот так пальцев двух рук хватит, чтобы вспомнить все адреса, по которым пришлось за все эти годы жить? С.Новгородцев ― Нет, там не так много было адресов. Мы у Терезы жили в Кенсингтон, потом в этом доме в Камдене. Потом я ушел к английской актрисе. Мы с ней жили на Parliament Hill,. А потом мы с ней заработали на какой-то американской картине денег и купили уже в Камдене в другой части квартиру. И всё. А я к тому же прожил с ней почти 17 лет. И там уже все скисло. В общем, я влюбился в художницу, в Ольгу – и свалил оттуда. Мы с ней снимали чего-то такое в Гринвиче. А потом мы купили в Гринвиче – последняя наша квартира – в военной больнице бывшей. Построена она была во время Крымской войны, когда английских солдатиков русскими пулями стреляли – Крымская война. И тогдашняя медсестра, зачинательница института медсестер Флоренс Найтингейл – благородна дама – выбила тогда у министра обороны лорда Герберта деньги на строительство больницы. А она уже знала по собственному опыту работы в Крыму, что свежий воздух очень полезен для раненных. И поэтому построила больницу с потолками в четыре метра, с огромным количеством окон, и чтобы обязательно вокруг был парк. Вот когда мы купили квартиру эту, то парк остался не отрезанным, не украденным, не перекопанным, хотя здание стояло бесхозным лет десять, потом было переделано в квартиры. Потолки были все те же. В общем, всё оставалось в неприкосновенности. И так мы в этом госпитале жили, пока не пришлось, наконец, заканчивать на ВВС квартиру, продавать квартиру и куда-то ехать. А.Ежов ― За более, чем четыре десятилетия, в чем Лондон наиболее разительно переменился? Я думаю, что с общественным транспортом сейчас-то все в порядке по сравнению с тем, что было тогда? С.Новгородцев ― Вы знаете, на сладкую жизнь английскую… Потому что англичане очень хорошо организованы и умеют организовать и работу и производство; у нас, например, секретарша на ВВС могла работать самую сложную организационную работу, например, составлять так называемую «роту»: кто, когда, в какую смену. Там на 40 человек, чтобы все капризы удовлетворить. У нас начальник закрывался в истерике на неделю. Его нельзя было трогать, стучать: «Я делаю роту!» А когда какая-нибудь шотландская секретарша приходила и шутя это делала за два дня или даже за день. То есть они очень мозговиты. И, в общем, на сладкую жизнь наехало народу. И Лондон сейчас, с моей точки зрения, очень перенаселен. Он стал дорогим, потому что на всё денег не хватает, все друг другу что-то рвут. Вплоть до того, что некоторые организации ведут себя нечестно. Я с утра всегда включаю свое Radio 4. Я вот позавчера слышал, что некоторые районные советы, чтобы побольше денег наколотить с автомобилистов… Приходит человек, так называемый Traffic warden. У Маккартни, кажется, было Rita… Rita maid. Вот эти самые девушки или мужчики в кепках. Он приходил, наклеивал вам штраф, фотографировал. А сам штраф потом сдирает и спокойненько уходит. То есть вы приходите, садитесь в машину, даже не зная, что вы оштрафованы. А потом вам приходят штрафы уже в удвоенном виде. И они говорят: «Как? У нас есть фотография». То есть дошло уже это сейчас до парламента и в законодательном порядке с этим явлением борются. Это просто иллюстрация того, до каких как бы низин докатилась английская мораль. Понятно дело, что не аристократы из хороших семей такие трюки делают, но в общем и целом некая неврастения замечается. Кроме того мы переехали из Буш-хауса, где сидели люди в комнате по 5-6 человек в дом, как я говорю, из стекла и стекла. А.Ежов ― Да, я помню, что ВВС в момент, собственно, переезда очень активно освещало всю эту историю. Поскольку Буш-хаус – это, я так понимаю, легендарная история. С.Новгородцев ― Его отдали. Они всегда снимали. У них была возможность купить дешево, но почему-то не купили. Там сейчас университет располагается, общежитие студентов из Кингс-колледжа – через дорогу. А.Ежов ― По ощущениям да, это новое здание из стекла и бетона совсем другое? С.Новгородцев ― Дело в том, что когда мыло было народу, еще можно было работать. А сейчас происходит набивание сардин в банку. И там уже я не знаю, как они работают. Очень тяжело, просто психически тяжело, потому что постоянный гул, шум. Сидят все тихо, но в воздухе напряг такой висит. А.Ежов ― Там такой формат классического бизнес-центра, открытого пространства. С.Новгородцев ― Мне жальче всех начальство. Они раньше… уважаемые люди, всю жизнь карьеру делают. Начальница сидела в кабинете с секретарем, а сейчас сидит в общем ряду, но только в уголке ей дали столик. Так они, бедные, там прячутся в своем углу и никуда не выходят. С.Крючков ― Первая позиции, на которую вы пришли в ВВС, была позицией… С.Новгородцев ― Никакой. Программный ассистент называлось. А мы все были такие рабочие лошадки. Тебе давали не летучке какое-нибудь сообщение. Ты шел переводил… или с машинисткой, если не хотел сам печатать или сам печатал. Потом шел на очередной эфир, зачитывал. Или иногда предзаписывались, но большей частью живьем. И всё. Потом, примерно в 79-м году появились первые признаки интереса к культуре. Я помню, что мне дали первую тематическую передачу писать по »Тихому Дону». Солженицынская тогда статья вышла, обвинявшая автора «Тихого Дона» в плагиате или в заимствовании каких-то сценариев или рукописей. И я помню, законодательную базу эту всю делал. Начальник говорит: «Ты так логически написал, что даже не вырезать у тебя ничего, когда слишком длинно». И видя мое равнодушие к новостям, они так постепенно меня туда и спихнули. Я даже там начальником небольшим был некоторое время. Отвечал на телефонные звонки коллег с английских слов. И через это случайно попал в роли консультантов на всяких постановках. И потом это дело начало бурно развиваться. Я какую-то сделал серию на ВВС, которая завоевала пять экономических премий. Называлась Englishman abroad – «Англичанин за границей». Это о бегстве Гая Берджеса, одного из »пятерки кембриждских предателей», как у нас называют, или у вас – агентов. Он бежал в Москву и жил там в каком-то Чертаново. А в 57-м году приехал Шекспировский театр, и он совершенно пьяный пришел к ним на спектакль, главной актрисе натошнил в раковину, там всё… А эта актриса рассказала об этой встрече драматургу нашему знаменитому Алану Беннету, и он накатал серию. Так актриса играла сама себя. Она мне все рассказывала еще в оригинале. Корал Браун– шикарная женщина! Чемпионка бывшая Австралии по плаванию. Высокая, статная, в черно-бурой шубе… вообще, тетка! Короче, когда эта серия прошла, в общем, уже американцы ко мне подтянулись. И там начались какие-то фильмы. Тут уже халтура стала мешать работе. И мне в 84-м году пришлось с ВВС уйти, потому что там съемки уже были под вопросом. Мы снимаем какую-то картину под названием «ГУЛАГ». У меня день съемочный стоит 150 тысяч долларов – тогда это огромные деньги. А без моей отмашки режиссер не хочет снимать ничего. Ну, я пришел к начальнику просить. Он говорит: «Нет, выходи на работу». Я говорю: «Я тогда уволюсь». Он говорит: «Увольняйся. Подавай заявление — через три месяца мы тебе отпустим». В общем, тогда со скандалом ушел. И с 84-го я был вне штата. На ВВС я оставил за собой программу, другую, потом третью, но, в общем, в штаты я так и не вернулся. А.Ежов ― Масштабы популярность, который был присущ тогда в Советском Союзе – ощущалось эта обратная связь, письма?.. С.Новгородцев ― Письма приходили. Но масштабов я не понимал. Когда я приехал в 90-м году, и меня там встретили из ассоциации, из фан-клуба, тут я масштабы понял, потому что они остановили все движение в Шереметьево. Меня выдернули из очереди таможенники и погранцы, говоря: «Кто ты такой? Пошел отсюда!» без досмотра и без документов. Так что да… Очень бурная была встреча. И с тех пор, как я на недавней встрече сказал, что 90-й год – 27 лет назад большая группа товарищей узурпировала мой день рождения и с тех пор у меня этого дня рождения как личного праздника – не как общественного явления – так и не было, что я приветствую, конечно… Потому что последний раз уже приезжали к нам туда, в Болгарию, в леса – и мы там уже за столиком заседали. С.Крючков ― Четыре десятка лет с момент выхода первой «Программы поп-музыки из Лондона», переросшей в последствии в »Рок-Посевы». Из чего рождались все эти сериалы о, Led Zeppelin, Deep Purple, Queen? Как вы собирали эти программы? Потому что сейчас это кажется в достаточной степени просто в силу того, что мы имеем интернет. А тогда это было общение… С.Новгородцев ― Нет, с музыкантами общаться бесполезно, потому что один музыкант затянет в свою команду, компанию на месяц, будет рассказывать о себе… Если бы у меня была такая роскошь – делать по три передачи в год, я бы с музыкантами общался и делал про них серии. Нет, мне надо было каждую неделю свои полчаса выдать. И времени достаточно мало, поэтому я пользовался газетами всеми, которые есть. А потом примерно в середине 70-х начала появляться рок-литература. Потому что жанр уже уходил в историю потихонечку, и появились журналисты-хроникеры, биографы, описатели. И вот этим книжками я, собственно говоря, и питался. Поэтому в моей библиотеке несколько полок, стеллажей было заставлено этой литературой, которую я скупал на протяжении многих лет исключительно для создания программ. С.Крючков ― И вот эта с история со стрельбой Ричи Блекмора из рогатки спелым крыжовника – это тоже газетные вырезки? С.Новгородцев ― Это из каких-то материалов, это всё, грубо говоря, из вторых рук. Не я сам с Ричи Блекмором беседовал, потому что с ним только поговори – там еще не такое услышишь. А.Ежов ― А как ваши персональные музыкальные вкусы трансформировались в процессе всей этой работы? Наверняка же влияло как-то особо? С.Новгородцев ― Конечно. Я себя называю учителем, который идет впереди класса на три урока. То есть я учил, а потом уже другим рассказывал. Многое из того, о чем я передавал, ко мне прилипло, стало тоже мой любимой музыкой или там частью меня, но, конечно, не в той степени, в которой это стало для 18-летних или там для 15-летних, которые это слушали и воспринимали это как жизненную данность. Вообще, в принципе, к старости лет человек возвращается к музыке своей молодости. Ну, и я тоже вернулся. Я слушаю каких-нибудь там певцов и вместе с ними пою. У меня караоке есть на телефоне на 200 с лишним песен – все, которые я знаю наизусть. Если мы едем в дальние поездки, то я врубаю свое караоке – и уж там с этим делом не заснешь за рулем. А.Ежов ― Сейчас такая тенденция: многие к винилу возвращаются. Вы как вот это… нет? С.Новгородцев ― Нет, я вообще, музыку не слушаю в том плане… то есть у меня нет ни Wi-Fi ни Hi-Fi, ничего. Я играю на флейте. У меня есть пластинки с аккомпанементами. То есть я такой чукча, который не читатель, а писатель. То есть я игратель, но не слушатель. А то, что попадается мне на радио, я слушаю с удовольствием. Но специально времени слушать музыку нет, потому что я с утра до вечера что-то делаю: или я учу итальянский или я читаю болгарскую книгу вслух. У меня за 40 лет много написанного. Я сейчас собираю камни. Есть сайт такой seva.ru, где у меня все мое наследство постепенно собирается. Я понял, что моя сильная сторона, видимо, будет – это создание аудиокниг: всё, что написал. Когда автор читает, а если еще автор квалифицированный и знает, как микрофоном пользоваться… То есть это начинает стрелять. А.Ежов ― А решение окончательно расстаться с ВВС, в общем-то, завершить картеру там, оно чем было вызвано? С.Новгородцев ― Англичане меня экономически выдавили. Мне было 75 лет в 15-м году, и они мне прислали оповещение заранее, что квартира ваша на ипотеке, что вы выплачиваете только интерес, и что к апрелю вам надо рассчитаться. Но где я такие деньжищи возьму? Там какие-то 200 с чем-то тысяч, какие-то фантастические суммы. Значит, встал вопрос о том, чтобы ремонтировать квартиру, выставлять ее на рынок, продавать, что мы и сделали. Продали довольно удачно. Ну, а дальше что? Ходить на работу, где я уже устал, где в этом гуле, в шуме… Причем меня как священную корову не трогали, я последней был радиопередачей. Уже все перешли на онлайн, они оставили только мои полчаса времени. Поэтому я понял, что конец уже близок и лучше уйти благородно, не дожидаясь, когда тебя столкнут. И я объявил, что в день рождения – 75 лет я ухожу. И мы, естественно, поехали искать, где жить. А у меня была старая идея – найти какие-то сладкие места, где природа, чтобы не было никаких ни городов там, ни магазинов, ни мотоциклов, никакой этой чумы. И я со спутника увидел огромный лесной массив на юго-западе Болгарии, переходящий в Грецию. Там горные леса на 200 с лишним километров. Греки там ни дорог, ничего не строят. Это у них заповедники. То есть там хоть партизанскую войну устраивай. И мы поехали в тот район. Поначалу план был – купить домик прямо на границе в деревне. Мы приехали в деревню – там 16-век еще. Один колодец… Какой-то старик беззубый предлагал нам из кружки общей попить. В общем, полна чума. И в деревне 4 человека живет. Не наш вариант. И дороги еще к тому же в деревню нет. Нас обманули: там козья тропа. А для того, чтобы жена не нервничала, потому что она у меня существо тонкое, принцесса, я снял в гостинице у озер, четыре звезды. Ну, и там тоже тихо, потому что это отроги лыжного курорта. И дорога не проездная, только подъездная. И вот гуляли по этой дороге, восхищались травами, горами, воздухом. Я говорю: «Леля, вот там квартира продается. Пойдем, посмотрим?» Пришли, посмотрели, говорим – берем! Позвонили хозяину. Он говорит: «Вообще-то, я для себя ее строил. Но ладно, берите». В общем, год потом ушел на покупку, оформление, туда-сюда. И когда мы, наконец, продали квартиру, заплатили, у этого купили, встал вопрос о том, как переезжать. У нас есть машина старая «мерседес». Мы на ней, в общем, через Европу поехали. Ехали целый месяц не торопясь. И я на этом деле накатал еще кучу блогов на ВВС. Сейчас компоную в книжку, называется: «На старом «мерседесе» по древней Европе». А.Ежов ― А таких заповедных мест в Великобритании не нашлось или просто экономически невыгодно? С.Новгородцев ― В Великобритании везде все кому-то принадлежит: или Национальному тресту, а если это заповедник, то там не дай бог тебе гриб собрать – за тобой будет там егерь гоняться с палками наперевес и так далее. В Англии, вы знаете, выедешь на природу – машину негде поставить, потому что всё зарегулировано. Но если есть какие-то стоянки, то, как правило, народу уже много. Поэтому в Англии пространства для жилья, такого нашего, пионерского, когда ты выйдешь: «Эх! Все вокруг мое!» — это нет вообще. Поначалу меня это не напрягало, потому что Англия очень хорошо организована и этой клаустрофобии нет. Но тут, когда встал вопрос уже, где на старости лет провести время… Итак, мы там живем уже почти два года, мы очень довольны. Лелик встает рано — жена моя — и идет одна… потом приходит или с букетами цветов и рассказывает, как птицы пели или как рыбы плескались. Сейчас сезон, конечно, какие-то люди появляются, но вне сезона бывает, что мы совсем одни в этой огромной гостинице. А.Ежов ― А климатически не тяжело? Просто жарко, Греция все-таки. С.Новгородцев ― Нет, мы на высотке полтора километра живем – 1525 метров. У нас выше 26 не бывает никогда. К нам приезжают измученные турки, греки. Вот скоро дорогу построят, так вообще, наверное, их будет много. А так у нас два озера рядом. Хочешь гулять – туда, хочешь – сюда. У нас там экологические районы, и там есть 400 троп, 400 маршрутов, по которым можно ходить. С.Крючков ― А каким-то образом соприкасаться с музыкальной жизнью, балканской эстетикой не приходится. С.Новгородцев ― Болгарские песни горные – это не дай бог. Это все на трех нотах, дико громкий голос. И они это все поют в сочетании с волынкой, причем не шотландская волынка с благородным звуком, а так… и она на трех нотах поет. Голос такой, что стаканы лопаются. Там на праздник приходила одна певица. Я в полном восторге разводил руками. Им нравится. Но я после третьей песни понимаю, что я уже это слышал. А.Ежов ― Но греки, я так понимаю, тоже недалеко от них… С.Новгородцев ― Ну, у греков там хотя бы гармония есть, аккорды, а эта музыка совершенно такая, глубинная, дохристианская. С.Крючков ― У Севы Новгородцева остается много неразобранных архивов, на которые сейчас появилось время? С.Новгородцев ― Да. Я иногда читаю: вот, смотрю, подлец, как смешно написал! Кое-что нравится. Сейчас я, может быть, на это не очень-то и способен. Вы, понимаете, я всегда говорю, что всё, что мной сделано, заслуга общая. Меня вела моя аудитория, меня она формировала, она меня направляла: Ты делай то, а не это; так, а не этак. И я, собственно, на них и встал. Поэтому, я считаю, что это наше общее дело. И когда мне орден давали, я сказал, что орден не мой, а наш. С.Крючков ― Орден Британской империи. С.Новгородцев ― Да. Так, скромно говоря, за всю историю Всемирной службы таких орденов выдали два: Анатолию Максимовичу Гольдбергу, легендарному комментатору, ну и вот мне, трепачу, спустя 20 лет. С.Крючков ― Лично из рук королевы. С.Новгородцев ― Из рук королевы, да. А.Ежов ― Свои ощущения помните, когда узнали, что такая награда? С.Новгородцев ― Ничего не мог понять. Прислали письмо уведомительное: «Согласитесь ли вы, если мы выдвинем…?» А.Ежов ― Заход интересный. С.Новгородцев ― Да. Я потом понял, почему? Потому что в некоторых либеральных кругах высокой английской интеллигенции, особенно театральной – конечно, почетно быть сэром или дамой – но еще почтеннее от этого звания гордо отказаться. Знаете такого актера? Говорит: «Давали звание – отказался…». Ну, тогда уважуха! А.Ежов ― Радиоведущий, журналист и писатель Сева Новгородцев был гостем программы «Разбор полета». Андрей Ежов, Станислав Крючков. Услышимся через неделю. Спасибо! С.Новгородцев ― До свидания!

Ссылка на источник