О.Журавлева ― У нас на связи тем временем Петр Павленский. Алло, вы нас слышите? П.Павленский ― Да, да. Здравствуйте! Слышу вас хорошо. А.Нарышкин ― Вас поздравлять с этим приговором или нет? О.Журавлева ― Вы довольны? П.Павленский ― Я говорил уже на заседании уже прошлом, что не важно, не было, действительно, важно, чем закончится этот процесс; важно было то, что происходило на процесса и та действительность, которую мы смогли увидеть, которую мы могли вскрыть: и вы и мы все вместе смогли увидеть. А суд Мещанский, понятно, они всё это в денежный эквивалент стали переводить. То есть тут важные моменты: каким судом меня судили – в данном случае Мещанским судом меня судили… А.Нарышкин ― А вы, Петр, были готовы к посадке? Вообще, вы рассматривали для себя такой вариант? П.Павленский ― Да, безусловно, конечно. Да, да. О.Журавлева ― Скажите, пожалуйста. Насколько я помню, были ваши предыдущие заявления – может быть, это неправда – что вы настаивали на том, что это был терроризм. П.Павленский ― Это было. И ни на одном суде, я на всех заседаниях последовательно, на каждом судебной заседании, которые происходили в рамках этого процесса, я требовал у судьи в начале заседания, у каждой новой судьи при апелляции, на каждом процессе — я требовал переквалифицировать в терроризм. Я могу объяснить, почему я это делал. Я это делал, потому что для меня было бы лучше, если бы система скинула, на самом деле, эту лицемерную маску гуманизма и показала свою истинную личину. То есть они бы показали себя тем, что они есть на самом деле. А на самом деле заточены такие же действие – какой-то поджог какой-то части здания или какой-то урны – люди реально получают срока в 20 лет, как Сенцов, или 10 лет, как АБТО так называемая – «Автономная боевая террористическая организация» – это аббревиатура, которую вообще эфэсбэшники придумали. Вот ситуация. То есть точно такое же действие, понимаете, да? А.Нарышкин ― Петр, сколько вы провели в изоляторе, пока ждали этого приговора? П.Павленский ― Более полугода. 10 числа было бы 7 месяцев ровно. А.Нарышкин ― Это ваш первый опыт такой посадки, скажем там, нахождения в неволе? П.Павленский ― Да, да. А.Нарышкин ― Как вам там сиделось? П.Павленский ― Да, вообще, очень хорошо. Дом отдыха. Отдохнул неплохо. А.Нарышкин ― Читали? П.Павленский ― Да, читал. А.Нарышкин ― Какие книги? П.Павленский ― Ну, последнее: Агамбена читал. Агамбен… А.Нарышкин ― Сокамерники у вас были какие-то или вы в одиночке? П.Павленский ― Нет, в карцере я 10 дней только провел. В карцере 10 дней провел, потом в институте Сербского… Пытались меня в одиночки посадить, но благодаря поддержке НРЗБ нам удалось добиться, чтобы… скажем так: часть дня я там проводил, в одиночке, а потом был в общей массе – назовем это так – общался с другими людьми. А так нет, в одиночках не был. Одиночка – это можно сказать, тюрьма в тюрьме всегда. Карцер. А.Нарышкин ― Да, это сурово. Скажите, Петр, 7 месяцев в изоляторе чему вас научили? П.Павленский ― Научили… Ну, я не буду сейчас, наверное, делать каких-то выводов. Скажем так, я увидел очень много людского и человеческого в этих изоляторах; может быть, даже где-то больше, чем я на воле видел. А так… научили тому, что тюрьма буквальная, наверное, от тюрьмы повседневности не так-то сильно отличается. Скажем так, недостаток пространства, он возмещается избытком свободного времени, которое появляется в тюрьме. То есть, на самом деле, все довольно относительно. Нету конкретной тюрьму, конкретной боли. То есть здесь такая же тюрьма повседневности, вот и всё. А.Нарышкин ― А отношение к власти, к государству у вас поменялись за эти 7 месяцев? П.Павленский ― Я изнутри увидел, скажем, как выстраиваются наши тюрьмы, лагеря. Скажем, истории, которые я слышал про лагеря – это же как экспериментальные площадки, на которых сначала проводят определенные опыты, эксперименты, а потом это уже в больших масштабах применяется. Конечно, это такой очаг власти, то есть полицейского надзора очаг, который я там видел ежедневно. А так очень много похожего. Там так же по этими камерами видеонаблюдения. Здесь, в городе ты тоже практически постоянно под камерами видеонаблюдения. Может, они не висят у тебя в комнате, как в камере, допустим… А.Нарышкин ― Большой брат следит за тобой. П.Павленский ― По большому счету все равно, так или иначе, и камер больше и больше, это тоже приближается… Там постоянно обыски — назовем это так – но здесь тоже, если ты что-то делаешь, ты живешь в ожидании обыска, и он все равно происходит рано или поздно или у кого уже был. Очень много каких-то ситуаций… разница есть, но она относительная. П.Павленский:В тюрьме постоянно обыски, но здесь тоже, если ты что-то делаешь, ты живешь в ожидании обыска О.Журавлева ― Петр, скажите, а когда вы настаивали на переквалификации своей статьи, вы понимали, что в этом случае вы проведете в изоляции долгие годы? П.Павленский ― Понимал, конечно. О.Журавлева ― То есть вы были к этому готовы? П.Павленский ― Да, но я бы выиграл в этой ситуации. О.Журавлева ― Почему? П.Павленский ― Ну, потому что, я думаю, что система поперхнулась бы, если они это сделали. Если бы они пошли на это, они бы поперхнулись тогда… А.Нарышкин ― Слушайте, Петр, но у вас же дети несовершеннолетние, и суд это учитывал. Неужели вы были бы готовы ради перфоманса, который я, честно говоря, не понимаю, сесть на 20 лет, как Сенцов, и не увидеть, как растут ваши детки – это вот та жертва необходимая? П.Павленский ― Ну, скажем так: я не хотел бы позволить превращать детей в эти пресловутые инструменты власти. И детям, которые живут в России, которые, я думаю, будут жить в России, они как-то связаны с этим миром, с этой территорией. И, соответственно, то, что будет на этой территории происходить, тоже ответственность определенная есть и на мне, так же, как и на каждом из нас. О.Журавлева ― То есть это всё, в конечном итоге, ради детей? П.Павленский ― Ради себя и ради других людей, ради детей – ради всех. И ради себя, например, да. Просто некий такой момент… вопрос ответственности. Ты просто понимаешь… это даже вопрос ответственности вообще перед будущим, перед временем, которое перед тобой стоит. О.Журавлева ― Петр, а можно еще такой вопрос: Когда вы сказали, что вы не будете выплачивать назначенные вам штрафы, на что вы рассчитываете? Ведь это может вызывать какое-то дальнейшее преследование, или как вы дальше собираетесь это делать? П.Павленский ― Жизнь покажет. А, во-первых, у меня нет возможности, во-первых, а во-вторых, самое главное, никакого желания, ни одной копейки выплатить. Потому что, это что будет? Скажем так: это я авансом, что ли, сделал, а потом оплатил? Как-то немного странно. П.Павленский:Нет желания платить. Потому что, выходит, что я авансом, что ли, сделал, а потом оплатил? О.Журавлева ― А дверь эту вы бы хотели купить, стоимость которой фигурировала?.. П.Павленский ― А зачем она мне нужна? О.Журавлева ― Ну так, на память. Стояла бы обожженная дверь ФСБ. П.Павленский ― Нет, она не нужна мне. Я думаю, что если бы эта дверь изначально осталась на этом здании, то это было гораздо лучше для этого здания. Ну, как часть этого здания, почему нет? Если уничтожение культуры дает повод себя называть памятником культуры, то я не понимаю, почему там какое-то количество черных пятен на двери может, вообще, считаться каким-то повреждением. То есть сама ФСБ, занимаясь уничтожением периодическим, последовательным уничтожением культуры, оно теперь говорит, что именно это стало основанием появления этого памятника культуры, которым теперь Лубянка себя называет. Так почему не черные пятна тогда на этой двери не могут быть, скажем, еще одним памятником того, что они делали, определенным высказыванием? А.Нарышкин ― Петр, вы сказали, что у вас нет возможности выплачивать штраф. Поинтересуюсь: а вы работаете, выйдя сейчас на свободу? П.Павленский ― Нет, конечно. А.Нарышкин ― А будете работать? П.Павленский ― Нет. Но я и не работал, не планировал. П.Павленский:Я не работал, не планирую. Это принципиальная позиция А.Нарышкин ― Принципиальная позиция. П.Павленский ― Да. А.Нарышкин ― А на что вы живете, если не секрет? П.Павленский ― Живу я… иногда давал какие-то лекции… иногда ходил в магазин, что-то брал из продуктов. А.Нарышкин ― А как вы относитесь к идее, которая уже блуждает, скажем так, скинуться вам на этот штраф? П.Павленский ― Плохо отношусь? А.Нарышкин ― Почему? П.Павленский ― Ну, потому что получится, что акция – действие взаймы. То есть я пошел – сделал. Вместо того, чтобы оставить эту дверь как память, что сделано, они что-то придумывают, они сами себя объявляют памятником культуры, и потом народ скидывается и оплачивает им эту дверь. Получится, действие взаймы. У меня не было такого в планах – что-то у них покупать, оплачивать им это. Потому что не было преступления даже, прежде всего. О чем мы вообще говорим. Чтобы можно было о чем-то говорить, должно быть, прежде всего какое-то преступление. Его же не было просто в принципе. П.Павленский:У меня нет в планах что-то им оплачивать. Потому что не было преступления А.Нарышкин ― Петр, минута у нас остается до перерыва. Скажите, а есть уже планы насчет следующей акции? Вас слушали, в том числе, спрашивают. П.Павленский ― Нет, и не может быть. Потому что я не занимаюсь планированием ни долгосрочным, ни краткосрочным, потому что еще неделю назад я, например, не знал, что я окажусь за пределами тюрьмы. Год назад я не знал, что я год проведу в тюрьме. То есть, мне кажется, что глупо строить какие-то планы. О.Журавлева ― Спасибо большое. Художник-акционист Петр Павленский был у нас на связи.

Ссылка на источник