К. Ларина ― 13 часов 13 минут. Перед тем как начать программу «Культурный шок» и представить нашего сегодняшнего гостя и тему, я хочу просто сообщить нашим слушателям, что такая печальная весть пришла из театра Табакова: сегодня на 80-м году жизни скончалась заслуженная артистка России Наталья Дмитриевна Журавлева. Ну, если говорить об этом человеке, то это, конечно, абсолютно такой талисман табаковского театра. Пожалуй, уникальный случай — по-моему, единственная актриса там старшего поколения, поскольку вы знаете, что табаковский театр создавался молодыми людьми, и там, в принципе, все люди одного поколения пришли когда-то, совсем юными. Вот Наталья Дмитриевна — она такая сестра-хозяйка, такая мама табаковского театра. Она дочь выдающегося чтеца Дмитрия Журавлева, замечательная актриса, много была занята в театре. Ужасно жаль, что ее нет. В общем, такой позитивный и жизнерадостный человек. Кстати, была не раз и в гостях у нас здесь, на »Эхе». Так что вот такая печальная новость. Ну а сейчас мы начинаем нашу программу. Я хочу представить нашего гостя — это кинорежиссер Резо Гигинеишвили. Резо, здравствуйте, приветствую вас. Р. Гигинеишвили ― Здравствуйте. К. Ларина ― Важно было представить сегодня Резо как автора фильма «Заложники». Это фильм, который сейчас идет в прокате. И может быть… даже наверняка многие наши слушатели видели это кино. Тему сегодня мы обозначили так — «Основано на реальных событиях: правда и вымысел в исторической драме». Это кино по многим причинам стоит отдельного внимания — и не только потому, что оно само по себе хорошее, важное и действительно поднимает историю, которая очень многим известна, особенно людям советским. Если говорить коротко, это история несостоявшегося, неудачного и трагического угона самолета в Тбилиси в 1983 году. Последствия этой попытки теракта были ужасны во всех смыслах. Много погибло и мирных людей, люди получили различной степени ранения, остались вообще инвалидами кто-то. А ребята… Извините, я так говорю. Террористы. Тоже, по-моему, двое погибло в самом самолете. Один погиб, по-моему, в тюрьме — непонятно каким образом. Такая странная история. Ну и приговорены, конечно, к высшей мере наказания почти все, кто остался в живых, за исключением одной девушки, которая сейчас жива и здорова. И я знаю, что даже Резо с ней виделся и встречался. Ну, собственно, мы поговорим подробнее про историю, про историю создания этого фильма. Но я бы добавила еще одну вещь, которая для меня лично очень важна. Конечно, это совсем другой Резо. Потому что этого режиссера вы знаете в основном как автора таких коммерчески успешных фильмов, на мой взгляд, достаточно легких, такого легкого молодежного жанра. И появление фильма «Заложники» — это, безусловно, событие. Я думаю, что Резо прекрасно понимал, что он этим фильмом рискует во многом как режиссер, которого знают и любят, потому что у него есть своя армия поклонников; а с другой стороны — да, претендует на совсем другую, скажем так, нишу в современной кинорежиссуре. Когда я этот фильм смотрела, если говорить о современных режиссерах, о современных фильмах, я вспоминала фильм Алексея Германа-младшего, кстати, где играет Мераб Нинидзе. Мне кажется, в такой стилистике, для меня немножко похожей, сделано это кино «Заложники». Ну, простите, что я так много говорю. Давайте передам слово Резо. Вообще понимал, что рисковал, когда начинал работать над этим фильмом? Р. Гигинеишвили ― Добрый день, приветствую слушателей. И позвольте тоже выразить свои соболезнования, слова поддержки Московскому художественному театру и всем артистам. Со многими я дружу. И конечно, Олегу Павловичу Табакову. Теперь — про картину. Вы знаете, мы понимали, что тема деликатная. И мы чувствовали ответственность перед огромным количеством людей. Но так или иначе нужно понимать, что это художественное произведение. И даже имена героев мы поменяли, мы оставляли за собой определенную свободу. Любую картину, которую ты бы ни делал, если это даже легкий жанр, но тоже делать тяжело. А здесь все-таки… здесь все-таки в Грузии тема обсуждаемая до сегодняшнего дня. И разные поколения по-разному смотрят на эту историю. Порой легенды и слухи побеждают. А нам хотелось приблизиться к той атмосфере, которая была в Грузии в начале 80-х годов, в последний период советского правления в нашей республике. Поэтому, конечно, это тяжело, особенно когда ты читаешь протоколы допросов или же архивные материалы смотришь, и ты понимаешь, какая трагедия. И вычитывая каждое предложение, ты понимаешь, как глупо, неосознанно сделано все, к сожалению, из-за чего пострадало огромное количество народа, искалечены судьбы, погибли люди в самолете. И это не может не ужасать. Думаю, что как раз картина о том, к чему приводит необдуманный поступок, какова цена этого поступка. И конечно, как говорит одна из героинь после на суде (это уже наша, так сказать, авторская реплика), одна из угонщиц говорит: «Ни одна свобода не стоит чужой человеческой жизни». Поэтому это тяжелая тема, ее нужно обсуждать, нужно переживать, сопереживать и пытаться понять, снимать хотя бы для того, чтобы больше такой трагедии не повторилось. К. Ларина ― Мы перед эфиром говорили. И конечно, интересно всегда читать отзывы тех людей, которые какие-то претензии высказывают к фильму, потому что всегда, когда люди аргументируют свое недовольство, это всегда интересно. Так вот, главная претензия, как мы поняли, она даже скорее не художественного порядка, а идеологического. Многие зрители, в том числе и профессиональные, обвиняют Резо в том, что он романтизирует преступление, романтизирует преступников, делает из террористов героев. Вот что бы вы ответили на такие обвинения? Р. Гигинеишвили ― Ну, я думаю, что это, к сожалению… к сожалению… наверное, невнимательно зритель смотрит, потому как мы с авторами пытались показать, что такое вообще ответственность человека и какой мир хрупкий. И трудно мне представлять, что мама, которая раскапывает неизвестную могилу, пытаясь найти там сына… Я не думаю, что так какой-то разумный человек захочет заканчивать свою жизнь. И не думаю, что показанные в самолете слезы мальчика, который играет в какую-то игру в то время, как угонщики переговариваются, или пилоты, которые попадают в этот ад в самолете, или же выпрыгивающая стюардесса с борта самолета, который только-только приземлился, или эти обстрелы, эти слезы — что что-то там есть красивое. Поэтому мы пытались с уважением ко всем участникам трагедии отнестись. И вы поймите, что мы говорим сейчас о том, что… Даже я помню по рассказам одной из стюардесс, Ирины Химич, когда мы собирали материал, она рассказывала, что они были привлекательные люди, когда поднялись на борт самолета. И они даже кокетничали с ней, и это в картине показано. А через минуту это обернулось насилием и ужасом, который мы наблюдаем, я надеюсь, и на экране. И поэтому ни о какой романтизации не может быть и речи. Были разные периоды в истории Грузии, когда историю по-разному воспринимали. Сначала это были другого плана обвинения пропаганды уже суда, который должен был вынести обвинительный приговор молодым людям. Но при этом точно так же я хотел бы сказать, что… И там есть фигура священника, который с ними не контактировал в течение шести месяцев, который был посажен и назван идеологом, с ними на скамью подсудимых. И если даже он что-либо с ними обсуждал… Он был приговорен точно так же, так же строго наказан — он был приговорен к смертной казни. И даже исходя из сегодняшнего религиозного контекста, мы должны были бы анализировать, а почему так случилось в этой стране. Быть может, он что угодно мог говорить с этими молодыми людьми. Но даже следует из протокола допроса, что они его сочли (извините за это слово) сумасшедшим и с ним не разговаривали, но тем не менее он был привлечен к ответственности и расстрелян. У него осталась дочь маленькая. Также, конечно, я переживаю и за этого человека. Точно так же, как за родителей угонщиков, которые… Как в картине показано, они празднуют свадьбу и думают, что дети женятся, что они будут счастливы, желают долгой и счастливой жизни. Но просыпаются утром — и их жизнь превращается в ад. И после всего произошедшего, конечно, и они были уволены с работы. И их, скажем так, преследовали. Но одно дело, если бы… Понятно, что к родителям может быть такое отношение в частном порядке, да? Но когда на государственном уровне они были все уволены и так далее, и им даже не сообщили, что дети расстреляны — это и делает историю сложной и объемной. К. Ларина ― Безусловно, эта история притягивает, как и любая трагедия, потому что… конечно же, до уровня античной трагедии, безусловно, возрастает в масштабах, потому что здесь замешано очень много таких привходящих вещей — собственно говоря, и биографии их, и их социальный статус, и их уровень интеллекта и образования. То есть чтобы понимали слушатели… Вы можете в »Википедии» открыть и прочитать подробности. Р. Гигинеишвили ― Как раз, к сожалению… Я прошу прощения. Многие, которые даже ко мне обращаются… Понимаете, вы можете открыть «Википедию», но это не истина. К. Ларина ― Почему? Там фактура-то вся изложена достаточно точно. Р. Гигинеишвили ― Вы знаете, часто… Смотрите. Когда я говорю, что в »Википедии» много чего не исследовано, то это не значит, что в эту же секунду я говорю, что кто-то прав, кто совершил такое преступление. Я просто говорю, что существует огромное количество деталей, в которые нужно вникать, которые надо изучать. Как бы к этому ни относились, существует отдельная история, которая называется художественным кино, художественной картиной, поэтому прямого переноса не может быть, не может быть. Для меня тоже очень важна, понимаете, ответственность тех же родителей, ответственность… что они говорят детям или как они себя ведут. Потому как я помню… Это же последний период советского правления. Я помню, я читал это. Вы знаете, дома собираются родители этих молодых людей. Они, покуривая сигареты запрещенные и одетые в импортную одежду, которую приобрели на черном рынке, будучи привилегированными людьми, они, хохоча, обсуждают там советскую власть, которой же они сами служат, занимают высокие должности. А на утро просыпаются, гладко бреются и выбритые идут, потом стают на трибуну и оттуда вещают о достижениях Советской Грузинской республики. А человек, которому шестнадцать, он максималист… И так или иначе мы должны признать, что ограниченные определенные права и свободы. У него возникает какая-то совершенно иная реальность и иное представление, что его кто-то ждет, если он из этой страны выедет. И он себе много чего может нафантазировать. Поэтому ответственность за то, что случилось, в целом несет общество тоже, тогдашнее общество. И мне кажется, что в картине это так или иначе показано. Потому что нельзя существовать в этом общественном договоре людям, до которых доходят звуки, я не знаю, Beatles, они все стремятся к каким-то запрещенным вещам. Поэтому это уже совершенно извращенное сознание. И к сожалению, в этих условиях искусственных ограничений это приводит к ужасающим результатам. К. Ларина ― Ну, тем не менее, там все-таки… Вот я смотрю по истории, что девушка была самая молодая и самая юная, да? Тинатин — ей было 19 лет. И ее жених — 21 год. А все остальные достаточно взрослые люди: 25, 26, 30. Табидзе вообще 32 года. То есть все-таки люди-то взрослые и образованные достаточно в большинстве своем. И они ответственность понимали. Но мой вопрос вот в чем. Они вообще собирались стрелять, на ваш взгляд? Вы изучили всю историю. Они думали, что стрелять будут и будут убивать? Или это в голову им не приходило? Р. Гигинеишвили ― Смотрите, я бы не шел по этому направлению. Все равно что им приходило в голову, если в результате мы получили террористический акт. Человеку, который летит в самолете, ты ему не объяснишь, какие были намерения у человека, который становится насильником. Вот почему они стали насильниками? И как это происходит? Вот в чем беда. Поэтому я думаю, что и тогда… Очень легко обвинять и не пытаться понять, что там произошло, чтобы этого не повторялось, чтобы это закончилось. К. Ларина ― Там, кстати, ответа на этот вопрос нет: почему это произошло именно так? Там как раз… Вот что в этом фильме важно и ценно? К вопросу о романтизации. Что, может быть, романтический период подготовки? Может быть, он и есть… Р. Гигинеишвили ― Я не верю в романтический… К. Ларина ― Ну, я имею в виду, что в этом была какая-то… запах этого азарта и риска, когда они собирались угонять самолет. Р. Гигинеишвили ― Они делали это через страх и дух безысходности. Он чувствуется… К. Ларина ― Это потом. Ну подождите. Поймите, что я хочу сказать, Резо. Мне очень важно это сказать до новостей. Что сама сцена самого теракта снята фантастически, потому что в этом есть какой-то… Как бы вам сказать? Когда все идет не так, когда все идет не так красиво, когда все идет достаточно уродливо и некрасиво. Как собственно сама смерть всегда некрасива, так и насилие не может быть красивым. И вы это как-то поняли, почувствовали и очень здорово это сделали. А сцена достаточно большая, я хочу сказать нашим слушателям. И она именно поражает абсолютным своим безыскусным натурализмом, когда ты понимаешь, что все совсем не так, как в кино, а вот именно так, как сделано здесь. И мне кажется, вот этот момент осознания ужаса происходящего, он происходит именно в эту минуту у них тоже, когда беспорядочная эта стрельба, когда вдруг настоящая кровь и настоящая смерть, и настоящие мозги, и настоящая эта бутылка, разбитая об голову живого человека. Все превращается в настоящее месиво. Р. Гигинеишвили ― Как говорят — горе привлекательно на сцене, на экране. К. Ларина ― Да, да, да. Р. Гигинеишвили ― И мы хотели достигнуть того, чтобы как раз таки было понятно, к какому ужасу они пришли. И вот здесь вопрос цены поступка. Стоило ли все того? И здесь ужас, который мы видим на экране, как раз таки они поражает своей жестокостью. Тот момент, когда просто симпатичный человек, в какой момент он становится насильником? К. Ларина ― Ну что же, мы сейчас слушаем новости, а потом продолжаем наш разговор. НОВОСТИ К. Ларина ― Возвращаемся в программу. Напомню, что сегодня в нашей студии Резо Гигинеишвили — кинорежиссер, режиссер фильма «Заложники». Нашим слушателям я забыла напомнить номер SMS: +7 985 970-45-45. Если вы это кино видели, то, пожалуйста, мы будем очень рады, если вы нам пару слов напишете о ваших впечатлениях. А если не видели, то повторю: да, фильм называется «Заложники». Уже просят наши слушатели повторить. И спрашивают, где он идет. Я так понимаю, не только в Москве, да? Р. Гигинеишвили ― Нет, он в прокате в России. К. Ларина ― В России в прокате. Р. Гигинеишвили ― Я бы рекомендовал найти версию с субтитрами. К. Ларина ― Я хвалю Резо тем временем за пределами эфира и делаю это с большим удовольствием. Я фильма посмотрела. Повторю, что он на меня произвел очень сильное впечатление. А по поводу романтизации — да, об этом можно спорить и говорить. Хочу все-таки отметить, что мне кажется, что Резо все-таки сочувствует больше своим героям. Он их однозначно не клеймит, что называется, пытается действительно понять, разобраться, почему это произошло и какова мотивация. Там был же сюжет такой, когда действительно у них была возможность уехать и так, они и так могли уехать. Р. Гигинеишвили ― Это тоже неправда. К. Ларина ― Это неправда? Р. Гигинеишвили ― Нет, это неправда. Потому что самый старший из них был не раз судим. Один из угонщиков… его отец занимал высокую должность и был такой… работал, скажем так, в Интуристе. Мы понимаем, что такое Интурист тогда, строительство и так далее. Поэтому он следил за тем, чтобы ни в коем случае не выпускали. Это по тем версиям, по крайней мере, которые мне были доступны. Единственный, кто мог выехать — это был артист, самый молодой из них, Гега Кобахидзе. К. Ларина ― Который должен был играть в »Покаянии». Р. Гигинеишвили ― Который сыграл в картине «Покаяние» семь съемочных дней и потом… Вот как раз таки была версия, что они из Тбилиси вылетали на съемки туда, и все закончилось тем, чем закончилось. Поэтому, безусловно, не все могли выехать. Ну, вы знаете, когда все это происходит, потом столько всего вокруг. Даже вплоть до того, что собирались письма, подписывали люди прошения о том, чтобы их помиловали, чтобы их не расстреливали. И большая группа грузинской интеллигенции в то время подписалась под этим письмом. Но потом огромное количество тех же людей отозвали свои подписи, и там несколько человек всего осталось, кто оставил свою подпись под этим письмом. Поэтому очень тяжелая история. И то, что было вокруг… Если в самолете это однозначно преступление, то вот то, что было вокруг, и ответственность общества за это тогдашней Грузинской Республики, людей и родителей, и друзей — она есть. Поэтому я бы концентрировался как бы на этих двух темах: безусловное преступление, в самолете совершенное, и… Я не знаю, как это назвать. Та же халатность или вот этот дилетантизм, который… Или дилетантство? Я не знаю, как правильно сказать. Когда людей не обыскивают, пропускают на борт по дружбе, когда все вроде знакомы через одно… даже не одно, а через рукопожатие. К. Ларина ― Одна большая деревня, да. Р. Гигинеишвили ― Да. И все потом как-то… Там есть персонаж, который дальше… он отец одного из друзей угонщиков и с ними гуляет на свадьбе, а на следующий день просыпается, и ему надо уже делать на телевидении сюжет о них же. То есть это большая трагедия, которая расколола общество. И ответственность, конечно, лежит на нас во многом, на том, как мы жили. К. Ларина ― Я еще хочу отметить, что фильм сделан против всех как бы ты таких законов жанра, потому что… Вот по тому, как мы вам рассказываем, и вы понимаете основу сюжета, по идее, это должен быть такой блокбастер, да? Чтобы такой технически невероятный, кричащий, орущий, с шикарными видами, с этим самолетом, с небом и землей. Ничего этого там нет. Это такой взгляд… даже не знаю через что. Вот я не понимаю. Вот я смотрю… У меня было такое ощущение, когда я этот фильм смотрела, что… Я смотрю… Я за чем-то подглядываю. Мне что-то такое показывают, что-то такое запретное — то, чего мне видеть нельзя. Не знаю, насколько это ощущение правильное. Р. Гигинеишвили ― Это абсолютно. И потом, этот же подход выбран тоже не зря. Вот идет в небе перестрелка. И как раз таки эффектно стреляющий человек не может существовать в этой картине. Мы рассказываем о трагедии людей, поэтому никаких специальных эффектов, чтобы были некие такие вкусоусилители. То же самое касается и драматургии картины. Как только ты… Вот я слышал, какой-то ряд кинокритиков уважаемых меня обвиняли, что с драматургией беда, потому что нет той классической одной-единственной мотивации, которую мы знаем, как прекрасно, как увлекательно в кино. Но это не совсем так, потому как… Найти одну мотивацию — значит, это как раз таки тогда оправдывает любой поступок. Если есть одна причина, из-за которой можно совершить такое преступление — значит, можно следовать этому. Но как раз таки из этой неразберихи, из страха, из паники, из духа обреченности и при этом от инфантилизма совершается зло. И зло не может быть, говоря о художественном произведении, знаете, таким как бы… Это не комикс. Мы должны понимать, что абсолютное зло не может быть с таким лицом на экране. Даже в любой художественном произведении отрицательные герои — они многогранные. И в этом достоинство художественного произведения. Поэтому я как раз со своим сценаристом и с оператором, с нашей всей съемочной группой пытался показать… Даже знаете как? Когда вы наблюдаете за какими-то сценами — и потом все это вытекает и обретает свою форму, переходит во что-то общее, одно. И здесь психологизм, и здесь наблюдение за жизнью — это важнее, чем придумывание структуры. Вот я спорил, когда готовился к картине. Ариф Алиев… Вы помните картину Дениса Евстигнеева «Мама»? К. Ларина ― Да. Р. Гигинеишвили ― И у них был опыт… К. Ларина ― Про семью Овечкиных. Попытка угона самолета тоже была, да. Р. Гигинеишвили ― Да. И когда мы говорили о структуре фильма, я Арифу сказал: «Ариф, как ты шел к этому? Как ты написал?» Он мне сказал: «Я даже придумал некоторую предысторию, что было…» Я боюсь сейчас забыть, это было давно, но якобы это была месть за отца. Когда-то, в далекие годы, отец был в советские времена расстрелян, и потом они выросли. Вот я не верю, когда смотрю на экране, при всем уважении к таланту автора (я сейчас как пример привожу), что… Когда человек растет, спустя годы он влюбляется, переживает какую-то свою жизнь, свои потрясения. И если это случилось давным-давно где-то, а не вот здесь, горячее, я не знаю, как в Гамлете, то я не верю, что это повод. К. Ларина ― То есть это все равно не роман, это не граф Монте-Кристо, правда? Р. Гигинеишвили ― Граф Монте-Кристо — это все-таки другое. Его жизнь осталась, вот она здесь, она продолжается параллельно с тем, как он был в заточении, и он выходит и начинает мстить. Точно так же жизнь Гертруды продолжается. И Гамлет выходит, и он выходит, и он понимает, что он должен действовать, потому что что-то не то. И поэтому не продолжение жизни вот этой, которая параллельна с ним, в которой ему приходится жить самому, а только появление тени — это не было бы единственной мотивацией, почему надо мстить, собственно. К. Ларина ― Конечно, конечно. Р. Гигинеишвили ― Поэтому все и присутствует. Но мы все-таки там следим за другими событиями, которые развиваются в королевстве. И в этом смысле… Или же я вспоминаю картины Годара, например. Или (говоря о жестокости) мы вспоминали все время картину «Банда аутсайдеров», где группа молодых людей, очень симпатичных — то они в баре танцуют, то они веселятся, у них любовь. А заканчивается… это вырастает в жестокую сцену в конце, когда они палят там и убивают людей в доме этом, который они собираются грабить. И в этот момент возникает ужас. Как же? Что? Как же так человек дошел до такого? И в этом собственно и есть, когда мы вычитывали какие-то вещи, не только материалы, а, к примеру, «Бесы» Достоевского или… Я все время повторяю эту фразу: «Дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей». У нас внутри существует и светлая часть, и темная. Ну, дай бог, чтобы мы как-то поступали в своей жизни, чтобы светлое преобладало. К. Ларина ― Тут еще важный этот момент такой точки невозврата, он здесь очень конкретно определен. Это тоже, если мы говорим о каком-то воспитательном моменте, скажем так… Ну, не люблю это определение, но тем не менее, чтобы не говорить, что мы любуемся преступлением. Нет-нет-нет! В этом фильме точно нет этого любования. Я повторю, я уже про это говорила. Но вот этот момент, когда в секунду ты понимаешь, что жизнь этих людей кончена… Останутся они в живых, вот эти террористы, или их посадят, или расстреляют, или помилуют — не важно. Важно то, что их жизнь кончена. И это надо понимать, когда… Это очень четкий момент, который очень сильно действует на смотрящего. Р. Гигинеишвили ― А потом, это еще… Мы все-таки рассказываем историю о среде, которую мы хорошо знаем. Вот это постоянное подстегивание друг друга, когда никто из этой группы уже сам не хочет (а это даже я там читал), когда они заставляют друг друга. И это как любая драка, знаете: подстегивая друг друга, и если кто-то дрогнет, то значит он трус. И наоборот — ты попадаешь… ты становишься заложником вот этого своего страха. К. Ларина ― А вот то, что они под наркотиками были — это правда? Р. Гигинеишвили ― Я обозначил этот момент, когда они, перед тем как поднимаются на борт, выпивают какие-то таблетки и очень много пьют алкоголя в самолете. К. Ларина ― Потому что некая разболтанность эмоциональная тоже очень важна, когда человек почти неадекватен, да? Р. Гигинеишвили ― Абсолютно, конечно. Вы знаете, говорить «правда» или «неправда», когда касаешься истории… Наверное, можно говорить о правде, которая покалечила жизни людей. И здесь понятно, что налицо преступление. И понятно, что есть последствия. А когда мы касаемся каких-то деталей, то здесь очень тяжело говорить о правде и неправде. Но неадекватность их поведения, я думаю, во многом еще и обусловлена вот тем, что я показывал их чрезмерное такое, знаете, выпивание или вот эти таблетки и так далее. К. Ларина ― Конечно, я сейчас во время разговора с Резо сама для себя отвечаю на какие-то вопросы, которые у меня сформулировались во время просмотра фильма, потому что я тоже привыкла к таким каноническим вещам. Как вот голливудское кино строится про катастрофу или про большое преступление? У нас участники драмы. Первая серия — нам показывают их в мирное время, подробно, каждого биографию, окружение ближайшее, чтобы мы, что называется, успели их полюбить и как-то проникнуться их обаянием, прелестью. И тем страшнее потом будет переживание за них во второй части, когда начинается драма. Р. Гигинеишвили ― Ну, это протагонист, к которому ты идешь. Это не картина «Титаник». Как раз в том случае… Вот посмотрите, что происходит. Кинокритик пишет: «Почему ты не даешь мне влюбиться в героя?» А я ему отвечаю: как я могу? Я иду за психологическим состоянием его. Как я могу тебе дать в него влюбиться, чтобы ты потом дальше как бы за них точно так же переживал, как за Леонардо ДиКаприо в картине «Титаник», условно? Это другой жанр совершенно. Или есть такая картина замечательная «Гоморра» про итальянскую мафию, которая, по-моему, даже Гран-при Канн получила. Там тоже куски, отрезки жизни ты наблюдаешь и видишь весь этот ужас нарастающий. Ничего обаятельного нет даже в мирных сценах в картине. Когда девочка встает, от паранойи и ужаса подходит и одного из гостей, который спит на свадьбе, берет и его обливает водой, потому что ей кажется, что ее подслушивают… Или когда они собираются на преступление. И мама, которая не в курсе ничего, и она своими руками перекладывает эту сумку, не зная того, что там оружие. Ну, я кроме трагедии в этом ничего, конечно же, не могу увидеть. К. Ларина ― Опять просят напомнить название фильма. Еще раз повторю, фильм называется «Заложники». Хочу тут прочитать парочку отзывов от зрителей, которые уже кино посмотрели. «Визуально «Заложники» очень хороши и драматичны, но ведь реальная история террористов была другой, более жестокой», — пишет Кирилл из Санкт-Петербурга. Сейчас, подождите, я хотела… Вот! «Фильм отличный, спасибо. Однако телевизор «Рассвет 307″ был черно-белый, а не цветной», — пишет нам Евгений. Ну, такие вещи тоже часто замечают люди. «Добрый день. Резо, спасибо за фильм, — пишет Татьяна. — Фильм о безысходности существования, о лицемерии жизни в совке. Люди просто не смогли жить в этой мерзкой действительности. Жалко всех молодых людей, которым было невозможно жить в мире, который их окружал. Они просто хотели жить достойно». Видите, совсем другое прочтение фильма. У нас мало времени остается. Резо, я так понимаю… Что я хотела самое главное-то сказать, наслушавшись всего, насмотревшись и начитавшись? Что, конечно, это тот самый случай, когда фильм о фильме может быть не менее интересным, чем сам фильм. Нет ли у вас такой идеи сделать? Тем более что вы встречались со многими реальными участниками этой драмы. Р. Гигинеишвили ― Вот это очень интересный момент, чтобы два зала — грузинский и московский. В московский зал пришли реальные участники этого события: штурман, который был на борту, которому пришлось стрелять; стюардесса, которая выпрыгнула с борта, как только самолет сел на взлетную полосу; и один из участников освободителей самолета из группы «Альфа». И вот смотрите, какие реакции. Штурман переживает, что это случилось. Ирина тоже не понимает, как это могло получиться. И безусловно, она не понимает, почему был выбран такой путь, чтобы эти люди ушли, выехали из Советского Союза. Но она, лично даже пережив эту трагедию, сказала: «Да, нужно вернуться, нужно освободиться от истории». Мама одного из угонщиков, которая сказала мне в Тбилиси: «Хорошо, что картину сняли, потому что мир хрупкий. Не дай бог, чтобы это приключилось с каким-нибудь сыном». И этот человек, который освободил заложников, он сказал, что картина в назидание тем, кто не понимает, что такое ответственность перед поступком, и не понимает, что нельзя чужой жизнью обеспечивать свою свободу. О цене поступка, о хрупкости мира. И я бы хотел, чтобы зритель смотрел внимательно и понимал, что это все в картине есть. К. Ларина ― Как актеров находили? Немножечко про это расскажите, потому что, конечно, актерский состав блестящий. Там и молодые, и взрослые актеры. Р. Гигинеишвили ― Ну, взрослые — это были обыкновенные, скажем так, пробы, кастинги. Многих из них я знал. И с Мерабом Нинидзе давно работал. Автандил Махарадзе — это звезда фильма «Покаяние», который тоже мог бы оказаться в этом же самолете, так как… Мы говорили о том, что «Покаяние» снималось в это время. К. Ларина ― В смысле — среди пассажиров? Р. Гигинеишвили ― Конечно. Он бы мог лететь туда же, в Батуми, на съемки. А молодые люди — это был долгий кастинг и долгая работа с ними, чтобы вводить их в эту атмосферу, чтобы они были в комфортных для себя условиях. Как лабораторная такая работа, где… Практически я забрал их у семей и, как на спортивных сборах, вывозил их в отдельные пансионаты или загородные дома, чтобы они думали только о работе и чтобы они друг с другом взаимодействовали, чтобы не только с момента, как хлопнула хлопушка, на их лице… напрягались и что-то там изображали. Они буквально через себя пропустили эту трагедию. Это видно на экране. И видны их искренние переживания за то, что… Они понимают, какое это горе для нас для всех. К. Ларина ― А они встречались, актеры, кстати, с реальными участниками, с родителями? Р. Гигинеишвили ― Ну, они встречались. Да, они встречались. Даже два главных героя… Это была встреча с одной из угонщиц. К. Ларина ― С Тинатин, да? Р. Гигинеишвили ― Да-да. Они беседовали. И конечно, она сказала: «Я работаю каждый день над тем, чтобы это забыть». К. Ларина ― А она вообще какое впечатление на вас произвела? Вы же с ней тоже общались, с Тинатин. Она приехала недавно, сравнительно недавно вернулась в Грузию. Р. Гигинеишвили ― Я скажу, что слова «работаю, каждый день встаю в течение 35 лет и пытаюсь это забыть»… Как человека, который носит в себе… Мне трудно говорить про реальных людей. Я вижу там и с одной, и с другой… Ну, как это? Ужас и трагедия — точно такая же, как когда я разговаривал по Skype со стюардессой и так далее, или встречался в жизни. Она была взволнована, и это были неподдельные эмоции. И конечно, молодые люди, которые участвовали в картине, и я в том числе, когда видели этих людей… Мы семь лет были в этом — как сказать? — в этом страшном психологическом состоянии. И я думаю, что как раз таки единственное, если говорить… Опять же вернемся, я надеюсь, в художественную часть дела. Вот неподдельность. И то, что говорят, что «люди хорошо играют» или «это хорошо сделано и снято»… Это была группа идеалистов, которые, начиная даже от осветителя, знакомились с материалами дела и пропустили в буквальном смысле трагедию эту через себя, семь лет находились в этом кошмаре — или не спали, или какие-то сны, все что угодно. Поэтому фильм все-таки, наверное, сам скажет что-то о себе. К. Ларина ― И плюс ко всему, конечно, тут не стоит сбрасывать со счетов и какую-то невероятную близость к сегодняшнему дню. Я имею в виду не факт угона самолета и не похожую атмосферу, нет-нет, а именно про эту невероятно актуальную сегодня тему отношения к преступлению, к окружению преступника, отношения к террористу и к его родным. Ведь этот спор ведется постоянно у нас. Мы знаем страны и даже руководителей внутри нашей страны, которые предпочитают защищать эту точку зрения, что дома террористов надо сжигать, а их родных уничтожать. Есть и такое, и такая точка зрения существует. Р. Гигинеишвили ― Опять вы видите сейчас… Есть художественное произведение и своя трактовка у всех. К. Ларина ― Но тема-то? Тема все равно есть. Р. Гигинеишвили ― Ну, это можно в любом… К. Ларина ― Есть тема ответственности близких за преступления своего родного человека. Р. Гигинеишвили ― Вот это точнее. Надо следить вокруг себя и понимать, что ты должен ценить свои слова, чтобы, не дай бог, не приключилось с кем-то из наших близких и родных. К. Ларина ― Ну, тут не угадаешь, никто не застрахован. Р. Гигинеишвили ― Не дай бог… К. Ларина ― На этот вопрос ответа нет — почему это происходит? Ну нет. Почему Алексей Кабанов разрезал на части свою жену Ирину? Человек из прекрасной замечательной интеллигентной московской семьи. Ну? Почему он это сделал? Нет ответа на этот вопрос. Р. Гигинеишвили ― Точно так же… Вы знаете, на этот вопрос ответа нет, но по факту это выросло в большое преступление, которое нас травмирует как общество, точно так же, как и… К. Ларина ― Конечно. Р. Гигинеишвили ― Не говоря уже о жертвах и последствиях этой беды. Поэтому как раз таки об ответственности и о том, что (опять же повторюсь) мир хрупкий, и нужно беречь друг друга — вот, скорее всего, об этом картина. К. Ларина ― Ну, что теперь дальше? Ваша судьба-то как? Обратно вернетесь к комедии? Р. Гигинеишвили ― Хорошую комедию с удовольствием бы снял. Я устал от этой истории. И как-то тяжело входишь в материал… Оказывается, по инерции катишься, и тяжело оттуда выходить. Жду предложений. Спасайте, дорогие продюсеры! Не могу больше! К. Ларина ― Ну ладно! Нет, для вас важно, что вы попробовали себя в совсем другом жанре, в другом кино? Вам важно? Р. Гигинеишвили ― Вы знаете, я никогда из себя не изображал… Если говорить о кинокритике или о картине «Жара», которую я снимал в 22 года, меня интересовала летняя Москва и свое присутствие в тусовки, в жизни. Я, не выпячивая себя, не философствуя, об этом снимал. И более того, я теперь анализирую, пройдя через столько испытаний, гражданских войн и горя. Конечно, для меня, наверное, было важнее спрятаться в этих сказках, в солнечных лучах и запретить себе рефлексировать на тему, на которой я был воспитан. Поэтому те моменты, которые я не люблю как раз в жанровых своих картинах, где я начинаю умничать. К. Ларина ― Ну что же, это Резо Гигинеишвили. Фильм «Заложники» идет в прокате. Посмотрите. Может быть, вам захочется продолжить такой диалог, дискуссию с автором этой очень важной и очень искренней работы. Спасибо, Резо. Р. Гигинеишвили ― Спасибо большое.

Ссылка на источник