А.Гусаров ― 15 часов и 7 минут в Москве. Здравствуйте! Это, действительно, программа «Персонально ваш». Ольга Журавлева и Алексей Гусаров. И у нас в студии персонально ваш и персонально наш священник Алексей Уминский. Здравствуйте! А.Уминский ― Здравствуйте! А.Гусаров ― Митрополит Илларион, глава Отдела внешних церковных связей призвал уничтожать книги. Вот я полностью процитирую его: «Если вам будет попадаться сектантская, раскольничья или еретическая литератур, гнушайтесь ее как мерзостью, не держите в своих домах, уничтожайте эту литературу, не позволяйте другим с нею соприкасаться». У меня возникают такие ассоциации с 30-ми годами в Германии и так далее. А у вас какие ассоциации? А.Уминский ― На самом деле, надо немножко понимать контекст, в котором была высказана эта фраза. Она вырвана, конечно, из контекста. В тот день в храме, в котором служит митрополит Илларион, свершался уже традиционный уже такой ежегодный чин присоединения к православной церкви всех павших от веры и попавших в тоталитарные секты, всевозможные такие организация, очень часто экзотические и с очень жесткой системой обработки ментальной. Когда эта фраза была произнесена, это как раз в конце того, что владыка хотел сказать людям, которые попадают в подобные организации. Мы знаем, что среди них, действительно, есть такие структуры, достаточно опасные для человека. Условно, хотя бы вот »Аум Сенрикё», которая в России несколько десятилетий назад была принята аж на государственном уровне. И, конечно же, речь шла исключительно о литературе, о книгах, о том, что подобные организации распространяют в качестве уловки, в качестве таких вещей, которые бы могли затянуть к себе этих людей под видом истины, под видом правды. Конечно, так, как это звучит сегодня, сама по себе цитата – звучит, конечно, дико совершенно и совершенно ужасно, потому что она наводит на мысль о тех ужасных аутодафе, которые совершались не только в средние века, но и в фашистской Германии, и в сталинской России. Мы помним, надо сказать, и на нашей памяти несколько ужасающих случаев, когда не так давно в некоторых российских семинариях уничтожались, публично сжигались книги отца Александра Меня… А.Гусаров ― А он тоже еретик? А.Уминский ― Ну вот, воспринимался как еретик. …Отца Александра Шмемана. Замечательных, прекрасных… Конечно, в этом контексте фраза прозвучавшая, она звучит не просто болезненно, не просто ужасающе, а еще и очень провокативно, потому что речь идет, конечно, о таких болезненных воспоминаниях. А.Гусаров ― Мне казалось, что Александр Мень, наоборот, привлек в церковь многих людей. А.Уминский ― Без всякого сомнения. Но есть, существует определенная прослойка фундаменталистически настроенных христиан, которые почитают отца Александра и других богословов современности, в общем, еретиками. Это, конечно, их личная беда. И не зря святейший патриарх Кирилл специальным образом обращался к издателям, говоря о том, что обязательно эти книги должны издаваться, что эти книги обязательно должны быть в церковных лавках для просвещения. Потому что, к сожалению, существуют, в том числе, такие, алармистские круги, которые все готовы считать ложным и антиправославным. А.Гусаров ― Вот скажите, пожалуйста, вот эти круги, они не могут призыв жечь книги или уничтожать книги как-то неверно понять? А.Уминский ― Могут. Могут, конечно. Я поэтому и говорю, что когда эта фраза вырвана из того контекста действия, которое было совершено не так давно в храме иконы «Всех скорбящих Радость» на Ордынке – конечно, если эта фраза вырывается из контекста, если за этой фразой нет комментария, ну, может быть, в том числе, самого владыки Иллариона сейчас или кого-то из его из ближайшего окружения, то, конечно, эта фраза может быть истолкована совершенно превратным образом и понята неправильно. Конечно, это опасно, согласен с вами. А.Гусаров ― А зачем митрополит Илларион так рискует? Он же отличный ритор, он прекрасно понимает, какое слово следует употреблять. Он же говорит: «уничтожайте литературу». А.Уминский ― Вот этого я вам сказать не могу, потому что я не могу отвечать за слова, сказанные не мной. В данном случае у меня нет комментария. Я могу только понять, в каком контексте, может быть, в минуту эмоционального какого-то напряжения… Я могу о себе сказать, что я, например, если мне в руки попадется какая-нибудь литература достаточно неприятного для меня содержания, я не буду хранить ее у себя в доме. А.Гусаров ― Но вы будете ее уничтожать? А.Уминский ― Ну, выброшу, конечно. А почему нет? Но я не буду у себя хранить «Майн Кампф», понимаете? О.Журавлева ― Но есть какая-то ситуация, в которой она может понадобиться? А.Гусаров ― Историку нужно хранить «Майн Кампф» как специалисту. А.Уминский ― Историку – без сомнения. В библиотеках – конечно. Вы знаете, у меня в приходе есть замечательный мой друг, прихожанин Александр Леонидович Дворкин, который занимается антисектантской работой. У него огромнейшая библиотека собраний именно подобных вещей, которые он изучает. И я, конечно, вместо того, чтобы выбрасывать подобные вещи, чаще всего приношу их ему, и он их кладет у себя. К  онечно, есть специальные места, есть специальные хранилища, где, в том числе, хранится и »Майн Кампф» и, в том числе, хранятся какие-нибудь другие вещи. А это, надо сказать, все-таки спецхран и какие-то вещи для специалистов. Но если какая-то вещь мне чужда, неинтересна, вызывает внутренне мое какое-то отторжения – я думаю, как у всех нормальных людей, — ну, зачем я ее буду хранить? Чем она мне дорога? Я ее выброшу. Ничего в этом кощунственного не вижу. Кощунственно — из этого устраивать акции, сделать манифестации, привлекать к этому идеологическое внимание, делать из этого некую системность, в которую могут попадать, в том числе, вещи, которые уже идеологически подстраиваются под сигнал. Вот это опасные вещи. Мне кажется, сама по себе цитата опасна именно этим, потому что, естественно, любой человек будет выбрасывать и не хранить ту литературу или те вещи, которые ему чужды и неприятны. О.Журавлева ― Но ведь опасность-то подобного рода книг, если я правильно понимаю, она как раз состоит в том, что люди под это прелесть… в эту прелесть… А.Уминский ― Вы правильное слово употребили. О.Журавлева ― …вовлекаются, именно те, которые не чувствуют никакой неприязни к ним. Как они могут ориентироваться? Кто может это регулировать? А.Уминский ― Я думаю, что как раз вот та деятельность, которая проводится в храме иконы «Всех скорбящих Радость» на Ордынке в течение всего года, а, может быть, и дольше, существует специальный такой у них клуб или организация, которая ведет собеседования с людьми, которые нуждаются в подобной помощи. Это центр Хомякова, который привлекает к себе людей, которые интересуются, в том числе, вопросами мировоззренческими. Или родственники, которые пытаются помочь своим близким, попавшим в подобные организации. Они приводят их туда. С ними разговаривают, с ними много беседуют. Им дают читать… О.Журавлева ― Другую литературу. А.Уминский ― …Другую литературу. Объясняют смысл прочитанного. То есть это не просто акции по тому, чтобы галочку поставить: Знаете, мы сегодня обратили в православие такое-то количество, скажем, отпавших язычников или антихристиан. Существует, действительно, сейчас достаточно высокая опасность таких новоязыческих якобы древнерусских культов. О.Журавлева ― Ну да. Если говорить про веру предков, у всех свои представления о дальности этих предков А.Уминский ― Да, совершенно верно. Эти культы неоязыческие формируются на основе очень опасной, в том числе, националистической литературы, где этот компонент — я бы даже не испугался такого слова – экстремизма очень сильно обозначен. Поэтому, конечно, эти вещи могут быть и опасными, потому что они организуют в огромные агрессивные сообщества людей, которые пытаются якобы имитировать веру предков. Это, в общем, достаточно серьезное современное искушение. А.Гусаров ― То есть борьба с книгами, она оправдана, с вашей точки зрения? А.Уминский ― Борьба не с книгами. Вы понимаете, всегда идет борьба идей, всегда идет борьба мыслей, всегда идет борьба этих борющихся мировоззрений, в том числе. Эти мировоззрения выражаются, в том числе, и в печатном виде. Я думаю о том, что, конечно, акция сожжения книг – вещь недопустимая. Это вещь дикая. Но отторжение от ложной идеи вполне естественна. О.Журавлева ― Я напомню, что у нас в студии протоирей Алексей Уминский. Алексей Анатольевич, скажите, вот вы уже упоминали «Майн Кампф». И не первое десятилетие ведется эта дискуссия о том, что некоторые государства принимают на себя ответственность, что можно и что нельзя читать. И, в том числе, возникают от индекса запрещенных книг до нынешних – у нас там тоже существуют списки запрещенной литературы. Это, в принципе правильно – ограничивать населения от доступа к какой бы то ни было литературе? А.Уминский ― Не могу вам сказать с полной очевидностью для себя. С одной стороны, я понимаю беспокойство государства за его внутреннюю безопасность, цельность, за такое как бы спокойствие народ. С другой стороны, мы живем в такое время, в такой век информации, когда, в принципе любая информация принципиально доступна. И здесь, собственно говоря, просто запретительными мерами вряд ли можно чего-то достичь. Мне кажется, все, что достигает успеха, это, прежде всего, образовательный уровень, культурный уровень, вот тот месседж самого государства по отношению к таким глобальным понятиям как справедливость, как милосердие, как терпимость, как прощение и так далее. Если вот эти вещи, очень важные для понимания человеком самого себя, сформулированы и обозначены в культурном пространстве достаточно очевидно, то, в общем, тогда любая литература, любые идеи, которые проповедуют, скажем, агрессию, ненависть, разделение людей, превосходство одних над другими, они в этом контексте все равно проигрывают. Я так думаю, может быть, я наивен и идеализирую, но я привык думать так. О.Журавлева ― А скажите, ведь у нас тоже возникает очень часто это разговор, особенно в министерства и ведомствах о том, как нужно объяснить идеологию, как ее нужно придумать. Как раз все ответы нужно дать на простые эти вопросы: что есть что? Это, в принципе, возможно или у нас уже есть этот корпус? А.Уминский ― Вы знаете, идеология, которая созидается, она почему-то все время созидается с оглядкой на прошлое. Вот я сейчас обращаю внимание, что та идеология, которая вот так достаточно активно созидается в нашей стране, это всегда идеология, которая основана на нашей прошлой истории. О.Журавлева ― Ну да. Вот князь Владимир крестил Русь. А.Уминский ― Ну да. Это вещи часто бывают замечательные и очень хорошие. Только вот я думаю, что история прошлого, она не имеет воспитательного значения. О.Журавлева ― Да вы что! А.Уминский ― Конечно. В том смысле, что она не имеет воспитательного значения для народа. На ней можно выстроить идеологию, которой достаточно легко манипулировать, потому что все-таки воспитание и манипулирование – это разные вещи. О.Журавлева ― Вам как педагогу это должно быть очевидно. А.Уминский ― Ну, конечно, да. И в моем представлении воспитывается человек, а не народ. А человек воспитывается не историей, а историями, то есть теми самыми историями, которыми его воспитывает папа и мама, бабушка и дедушка – историями из их жизни. Это тоже истории прошлого, но это очевидные, реальные истории из жизни людей, а не истории поколений, в которых все выверено, в которых все выхолощено, в которых все поставлено на свои места. А народ воспитывается настоящим, а не прошлым, понимаете? О.Журавлева ― Вот приведите мне пример какого-нибудь события, реакции на событие в воспитательном значении, чтобы понять, как это происходит. А.Уминский ― А всё вот это происходит в воспитательном значении, что происходит с нами сегодня. Реальное отношение, скажем, государства к человеку — вот это история сегодняшнего дня, и им воспитывается народ: как государство относится к человеку, как справедливо работают наши суды, каким образом мы реагируем на несчастья, которые происходят с нами и которые происходят в других местах планеты, как мы способны прощать или протягивать руку помощи кому-то, как мы способны реагировать на боль или на ненависть по отношению к нам – вот это все истории сегодняшнего дня. Вот ими воспитывается народ. Экономикой сегодняшнего дня воспитывается народ. Политикой сегодняшнего дня воспитывается народ. То, что происходит с людьми конкретно сегодня – вот это и есть воспитание народа. А остальное – это манипуляция, это желание сделать народ подчиненным некоторой идее. В слове «манипуляция» не всегда все плохо, понимаете. Иногда есть вещи, которые необходимо совершить. О.Журавлева ― Да. Как Котэ Махарадзе говорил: «Посмотрите, как он манипулирует ногами!» А.Уминский ― Ну, например, скажем, поднять войско в атаку… О.Журавлева ― Да, это тоже манипуляция. А.Уминский ― Определенного рода манипуляция: надо кого-то за собой повести, надо каким-то образом сформулировать девиз, за которым пойдут все. Так что тут есть разные вещи – какая цель ставится. О.Журавлева ― Ну, вот скажите про те примеры, на которых воспитывается народ. Есть какие-то примеры, которые вы считаете правильными, позитивными, которые дадут какой-то хороший урожай? А.Уминский ― Конечно. Я бы сказал, конечно, сейчас о Лизе Глинке, прежде всего. Вот о ней. Вот, действительно, та история сегодняшнего дня, которая воспитывает всех нас, вот та позитивная прекрасная история, которая воспитывает всех нас. О.Журавлева ― Но какие чудовищные обвинения и какие сложные конструкции вокруг этих обвинений выстраиваются: от просто нечистоплотности до »пехотинцев Путина», извините за формулировку. Откуда это такая реакция? Недостаточно воспитанные люди? А.Уминский ― Вообще невоспитанные люди – люди лишенные ориентиров, люди, лишенные понятия добра и зла, люди, привыкшие к тому, что воспитание последних лет состояло в том, что в течение последних лет мы были обязаны выбирать между злом и злом, не между добром и злом, а мы приучились выбирать между злом и злом и становиться на две стороны противостояния: одни выбрали одну сторону зла, другие выбрали другую сторону зла – и начали друг с другом воевать как две светлых силы, которые воюют за правду. И поэтому реакция на подобные события и на такого чудного человека… О.Журавлева ― А вы знали лично… А.Уминский ― Я знал ее лично. Немного совсем. В свое время мы занимались общим делом. Она занималась помощью бездомным на Павелецком вокзале, а мы занимались такой помощью на Курском вокзале. И однажды мы вместе с ней формировали… я передал для нее сформированный от нашего прихода большой грузовик с вещами для Крымска. Однажды у нас была еще такая замечательная история. Мы были с ней оба участниками фильма на »Первом канале», по-моему, пять лет назад, посвященному Рождеству Христову. И в этом смысле, конечно, Лиза Глинка – это тот, кто по-настоящему сегодня нас всех воспитывает. А воспитывает не потому, что сейчас есть какая-то тенденция ее жизнь как-то сразу сделать: А-а, она была святой человек – вот давайте мы ее канонизируем. А что это значит? Это значит, лишить нас этой настоящей истории, то есть поместить Лизу в ранг небывалых людей, в ранг таких, какими мы быть не можем. Ну, кто такие святые в основном в нашем понимании? Ну, такие инопланетяне. Вот великие инопланетяне, которые откуда-то спускаются на нашу грешную землю, совершают какие-то великие дела и чудеса, потом так же потом куда-то в Царствие Небесное отправляемся, и потом мы им свечечки ставим. То есть между ними и нами нет никакой реальной связи, кроме того, что мы свечки ставим. Как раз в этом смысле она была абсолютно нормальным человеком, вот тем нормальным человеком, которым должен быть человек, вот таким нормальным человеком. О.Журавлева ― Вы знаете, очень многие обычные люди, когда рассуждают о благотворительности очень любят быть обманутыми. Очень многие не доверяют друг другу, не доверяют протянутой ладошке, не доверяют фонду, который собирает на какие-то конкретные вещи. Вот это недоверие кто воспитал? Недоверие, в общем, к добру. Хотя и зла тоже мы в этой сфере видали некоторое количество. А.Уминский ― Недоверие к добру чаще всего возникает от неспособности самого человека к добру. Увы, чаще всего от этого. Так же, как и вот эти все отвратительные, мерзопакостнейшие комментарии по отношению к Лизе Глинке возникают у людей по их личной неспособности к добру, неспособности ничего сделать даже на грамм похожего, что делала она. И тогда для них является единственным оправданием своей собственной неспособности то, что все другие лгут, что на самом деле это никакое не добро, что они все придумывают, что это пиар такой, вы знаете, вот пиар. Вот некоторый деятель тут политический высказал такое слово – «пиар», понимаете. А это, на самом деле, личная неспособность ничего сделать хорошего, вот и всё. О.Журавлева ― А можно добром, каким-то добрым порывом что-нибудь испортить, сделать плохо? А.Уминский ― Может быть, наверное. О.Журавлева ― Как вариант: не дарите слишком много подарков детдомовцам – они перестают понимать, откуда, что берется. А.Уминский ― Просто тут надо иметь понимание добра. Вот мы недавно нашим приходом собирали вещи для бездомных. Это у нас обычное дело. И в это раз мы собрали несколько грузовиков. Огромное количество людей отозвалось на эту акцию. На самом деле это просто отдать ненужные вещи. О.Журавлева ― Да, конечно. А.Уминский ― Но при этом я обнаружил на Фейсбуке, вот этой страничке «Помощь бездомным» нашей такой пост какой-то разгневанной дамы, которая написала следующие слова: «Я принесла вещи. А мне у вас в храме даже никто не улыбнулся, никто меня не похвалил. Я надеюсь, что все-таки вы не мошенники и эти вещи достанутся тем, кто в них нуждается». Оно, конечно, хорошо, но вот зачем ты делаешь добро, для чего ты это делаешь: чтобы тебе улыбнулись, похвалили, чтобы ты чувствовал какое ты великое дело сделал, когда отдал старые носки; какой же ты после этого стал прекрасный человек, когда ты сношенные ботинки кому-то передал? Ну, слушайте, скажи спасибо, что тебе помогли избавиться от барахла, которым ты забиваешь свою квартиру. Вопрос же не в этом. Вопрос в том, что человек все время требует платы за свое добро. И когда человек требует платы за свое добро или делает добро таким образом, то такое добро может быть очень неудобным для кого-то и вполне обременительным. О.Журавлева ― скажите, пожалуйста, откуда эта наша страсть к разбиванию на лагеря? Вот вы говорили: зло и зло. Очень трудно ориентироваться, кто хороший, кто плохой, если все такие агрессивные. Откуда пошла эта традиция? Мы всегда такими были? А.Уминский ― Мы давно такими стали, скажем так. Мы не всегда такими были, но мы давно такими стали, в течение всей нашей последней истории столетней, наверное. Вот вся эта история последних ста лет… Замечательно наш патриарх сказал, что слово «празднование» недопустимо для этой столетней даты. О.Журавлева ― Имеется вы виду 100-летие революции. А.Уминский ― Да-да. Потому что иногда уже звучат и печатаются: «празднование, празднование…» — вот этих столетних событий. Недопустимо слово «празднование» того, что сделало нас такими. И за это время все-таки не нашлось той самой точки, когда бы мы все-таки назвали по-настоящему все, что с нами лучилось, своим именем: не назвали зло злом, репрессии – репрессиями, тиранов – тиранами до конца, не убрали бы эти названия с наших улиц окончательно, не унесли бы эти памятники в какое-нибудь специальное хранилище, где бы им хорошо бы было место находится. Строим же новые, новые и новые. А.Гусаров ― Священник Алексей Уминский в нашем эфире. Мы сейчас прервемся на новости и рекламу НОВОСТИ О.Журавлева – 15 ―35 в Москве. Продолжается программа «Персонально ваш». Ольга Журавлева, Алексей Гусаров и наш гость – протоирей Алексей Уминский. Алексей Анатольевич, очень возмутились наши слушатели. Что вам, жалко улыбнуться? Человек, может, с любовью приносит вещи, а вы вот… злые. А.Уминский ― Нет, нам не жалко улыбнуться. Мы все время стараемся улыбаться. Просто, когда люди стараются в этот момент разбирать кучу разных вещей, они занимаются просто своим делом и не всегда думают о том, что обязательно надо кому-то улыбаться… О.Журавлева ― От благотворителей и от церкви особенно хочется какого-то другого подхода к людям. Предполагается какой-то другой подход. А.Уминский ― Ну, что ж. Вы приходите к нам почаще, что называется. А.Гусаров ― Если вернуться к новостям, то отказ России от санкции – если отвлечься от всяких политических соображений, что это, возможно, реверанс в сторону Трампа – это христианский жест? А.Уминский ― Это нормальный жест нормального человека – не отвечать на какие-то безумные вещи, спровоцированные, скажем, какой-то эмоцией подобным образом: «дурак – сам дурак», понимаете? А.Гусаров ― А как же продовольственное эмбарго? А.Уминский ― К сожалению, вот это вещь, которая меня как-то шокирует. Не само эмбарго, а вот отношение к продуктам, которые уничтожаются. О.Журавлева ― Был недавно отчет, сколько там миллионов чего… А.Уминский ― Это мне совершенно непонятно, потому что как раз истории, на которых я воспитывался, таковы: моя бабушка все время говорила, что это грех – выбрасывать еду, грех каким-то образом ее уничтожать. Потому что и мои родители и бабушки и дедушки, они все прожили тяжелейший период голода, и они очень хорошо это помнят. И меня как-то, вообще, мое поколение на этом воспитали. Я думаю, что поколение людей, которые вышли из Санкт-Петербурга, должны это чувствовать особенно остро и болезненно. Поэтому для меня это совершенно непонятно. Мне приятно, что, может быть, что-то поменяется в контексте сегодняшнего высказывания вообще в отношениях между людьми и между странами. Но вот эти болезненные реакции на уничтожение, на »раздавить тракторами» — это, конечно, тоже история, которая воспитывает нас сегодня. А.Гусаров ― Кстати, о человеческих отношениях. В соцсетях обсуждают такую странную историю, которая произошла в Магадане. Пишут, что местный архиепископ Иоанн, он плеснул горячим чаем в лицо своему протодьякону, пресс-секретарю. Ему не понравилось, что гимн магаданской епархии, которую написал лично владыка, исполнили как-то не так. И вот организатора торжества он так публично наказал. Там были журналисты, там был губернатор, присутствовал. И человек попал в больницу, правда, пишут, что он лежит в том отделении, где лечат проблемы с нервами. Но, все равно пострадал. Может быть, не ожог… Вот такие средневековые отношения – это как? Как с этим быть? А.Уминский ― Поступок сам по себе, конечно, безобразный, поступок сам по себе отвратительный. А.Гусаров ― То есть вы допускаете, что это было, действительно, так. А.Уминский ― Я думаю, что это было, потому что я об этом тоже читал в сети, в новостях. Я, конечно, понимаю, что если бы это было ровно наоборот, то есть если бы протодьякон плеснул в лицо горячим чаем своему архиерею, то недолго бы этот протодьякон оставался в священном сане и вообще в рядах Русской православной церкви. А обратная сторона, мне кажется, за это время не принесла никаких…. По крайней мере, публично не было… О.Журавлева ― Ну, это келейно, видимо, решаются такие вещи. А.Уминский ― Не знаю. Ситуация-то была публичная. Никаких ни извинений, ни объяснений… С другой стороны, я понимаю, что есть какие-то вещи чисто человеческие, когда человек в какой-то жуткой реакции в какой-то момент может поступать сверхнеадекватно. И я сразу подумал о себе. Вот бывают моменты в моей жизни, когда я крайне раздражен, крайне напряжен, у меня какой-то скачок давления и не дай бог в моей руке окажется в этот момент стакан с горячим кипятком. О.Журавлева ― Ах вот вы почему от чая отказались – я все поняла! А.Уминский ― Понятно, да. И поэтому в данном случае сам поступок, конечно, неприемлемый, но я, так сказать, подумал сразу о себе: Господи, не дай бог мне оказаться в такой ситуации, чтобы не дай бог самому… Хотя, наверное, бывают такие случаи, когда и на меня смотрят с осуждением, что я могу быть не очень… улыбчивым. А.Гусаров ― Скажите, а суровое отношение церковных начальников к своим подчиненным фактически — это распространенное явление? А.Уминский ― Увы, к сожалению, к величайшему сожалению сложился такой клан отдельных архиереев, епископов, которые, может быть, позволяют себе относиться к священству с точки зрения такого, знаете, рабовладельческого права. Ведь слово «владыка», оно ведь употребляется в богослужении: Вот я владыка, а вы… И весь ритуал: целование руки… Подпись в документах: «Недостойный послушник Вашего Высокопреосвященства…». Вся эта средневековая манера, которая осталась в нашем делопроизводстве, она подчеркивает эти отношения. Увы, к сожалению, это не единичный случай. Такая болезнь в нашей церкви есть. О.Журавлева ― Скажите, раз уж вы сами об этом заговорили, какая-то модернизация этих даже не ритуалов, а вот этих правил, она, вообще, нужна Русской православной церкви? А.Уминский ― Мне кажется, что просто назрел давно вопрос этих отношений внутри церкви, когда между архиереем и священником существует такое, знаете, пространство, основанное только на подчинении, только на тех канонах, которые работают в сторону прещения священника и полностью защищают права архиерея. Есть епархии, в которых священник не может напрямую даже связаться со своим правящим архиереем, а только через секретаря. О.Журавлева ― Ох ты! А.Уминский ― Да, есть такие отношения, когда архиерей вознесся на такую высоту небожителя. О.Журавлева ― Но отношение, с другой стороны, священников своей паствой тоже… А.Уминский ― Без всякого сомнения и это формирует таким образом отношения священства по отношению просто к людям. А.Гусаров ― То есть в той митрополии, в которой суровый владыка, скорей всего, и священники в храмах ведут себя тоже по отношению к прихожанам… А.Уминский ― Это тоже педагогика, видите… О.Журавлева ― Просто мы постоянно читаем какие-то сообщения: «не благословил смотреть фильм», «Матильду» смотреть нельзя, еще что-то смотреть нельзя… А.Уминский ― Про «Матильду» не знаю, ее еще никто не смотрел. О.Журавлева ― Но уже не благословил. А.Гусаров ― Тут просто уже кубанская митрополия предостерегает верующих от просмотра фильма, прокат которого перенесли с марта на октябрь – фильм Алексея Учителя. И говорится, что прихожанам храмов данный фильм не благословляется к просмотру, причем это заявление распространила митрополия в связи с обращением православных активистов. А.Уминский ― Так. Я об этом не слышал ничего. А.Гусаров ― Сегодняшняя новость. О.Журавлева ― Вообще, это какая-то новинка, или так принято всегда, что есть общественны запрос… А.Гусаров ― Что фильм выходит в прокат – значит, церковь его одобряет или не одобряет. О.Журавлева ― Вы садитесь со списком фильмов, галочки ставите? А.Уминский ― Мне кажется, что церковь вообще тут ни при чем – одобрять какой-то фильм или не одобрять, за всем не уследишь. Потом, никто не дает церкви такое право, мне кажется, в принципе, что-то одобрять или что-то не одобрять. О.Журавлева ― А по-другому. А если ваши прихожане спрашивают, можно ли во время поста ходить на спектакли или еще что-то такое? На елки с детьми, в конце концов. А.Уминский ― Вот я, грешный человек, позавчера был на спектакле. О.Журавлева ― Да вы что! А.Уминский ― Да, на замечательном спектакле у Дмитрии Крымова в Лаборатории театра по »Мертвым душам». Просто совершенно фантастический спектакль. О.Журавлева ― А ведь пост же рождественский еще не закончился. А.Уминский ― Не закончился. О.Журавлева ― И что, можно? А.Уминский ― Знаете, я считаю, что каждый человек свободен для себя решать, что ему можно, а что ему нельзя, что ему повредит, а что ему не повредит. Мы же взрослые люди. Это все-таки папа с мамой нас должны были научить в детстве тому, что такое хорошо и что такое плохо. А церковь уже не учит тому, что такое хорошо, что такое плохо, не говорит — это хорошо, а это плохо в таком, бытовом смысле, а дает возможность человеку соприкоснуться со Христом, говорит о более высоких вещах – о Христе, о Евангелие, о заповедях Божиих. Примитивные вопросы «хорошо или плохо?» давным-давно должны быть лишены еще со школьной парты. Если человек вышел из школы, не понимая, что такое хорошо, что такое плохо, это полная беда. Если человек приходит в церковь с несформированным пониманием, что такое хорошо, что такое плохо – в самой церкви происходит беда, потому что тогда начинаются подобные вещи: это нельзя, туда ходи, сюда не ходи. О.Журавлева ― Так же проще жить. А.Уминский ― Без всякого сомнения. Очертить черту: шаг влево, шаг вправо – расстрел. Но это же не то, о чем говорит нам Евангелие. Все-таки Евангелие учит нас настоящей свободе. Там, где Дух Божий, там свобода, — говорим нам апостол Павел. Христос пришел, чтобы сделать людей свободными. А сделать людей свободными можно только на той основе, когда люди уже знают, что такое хорошо и что такое плохо. Если человек не сформировал для себя понятия добра и зла, хорошо и плохо – тогда он будет бояться свободы. Он и сам будет бояться свободы, будет думать, наверное, о том, что и всех других людей надо от этого уберегать. О.Журавлева ― Мы это наблюдаем постоянно, эти картины. А.Гусаров ― С критикой в адрес РПЦ выступал человек, про которого трудно сказать, что он необразованный – епископ Тихон. А.Уминский ― Не понимаю. С критикой… А.Гусаров ― В адрес фильма «Матильда». А.Уминский ― Нет, вы понимаете, опять таки дать право человеку выступать с критикой фильма… Лишить право человека выступать с критикой никто не может. У человека может быть своя личная позиция. Он к этому фильму и вообще к пониманию того, что образ государя императора может быть каким-то образом интерпретирован иначе, нежели, чем в житии – может иметь на это свое мнение, свою точку зрения, имеет право ее высказывать. Пожалуйста. А.Гусаров ― А вы допускаете, что этот образ святого могли в фильме исказить? А.Уминский ― Конечно, допускаю. А почему не могли? Могли исказить, могли не исказить. Но это же не житийный образ делается. А.Гусаров ― Но у вас это не вызывает никакого гнева, я так понимаю. А.Уминский ― Не вызывает никакого гнева и более того, у меня даже этот фильм, в общем, интереса большого не вызывает. Если бы об этом так много не говорили, я, может быть, и ничего о нем бы и не знал. Я, наверное, не буду интересоваться этим фильмом, потому что всякие истории романтического такого вида из жизни королей, царей и так далее, будь то двор Людовика XIV, Екатерины II, понимаете, меня мало интересуют. О.Журавлева ― А вот еще был сериал «Молодой Папа». А.Уминский ― «Молодой Папа». Вы знаете, мне все говорят о нем, как о великом, вообще, событии в кинематографии. Но я, посмотрев первую серию, не смог смотреть дальше. О.Журавлева ― Почему? А.Уминский ― Ну, как-то мне скучно стало. Заставлять себя я не хотел. О.Журавлева ― А есть у вас какие-то увлечения, которые как-то скрашивают помимо театра?.. А.Уминский ― У меня нет времени ни на какие увлечения. Театр – такая редкость в моей жизни, когда я могу позволить себе пойти в театр или на концерт. Это такая радость и удовольствие… О.Журавлева ― Вот вы говорили, что еще в детстве папа с мамой должны человеку объяснить, что такое хорошо и что такое плохо. А потом он уже должен как бы свободно ориентироваться… А.Уминский ― Я думаю, что, вообще-то, я ничего нового никому не сказал. О.Журавлева ― Да, но у нас опять же тоже тема и этого года и еще многих, наверное, предыдущих лет – про то, как нужно в школе закладывать нравственность. В частности, родители боролись против учебника «Истоки» (кстати, победили). Появились еще какие-то учебники. Какие-то там… священный смысл сохи и бороны, которые там описаны или еще что-то такое. Нужно, вообще, детям отдельно нравственность преподавать в школе, в светской школе? А.Уминский ― Я не понимаю, что такое преподавать нравственность. О.Журавлева ― Я тоже. А.Уминский ― Я не очень понимаю. Потому что, скажем, какие-то вещи такого этическо-нравственного порядка в советской школе, они были связаны, скажем, с нешкольной деятельностью, прежде всего: с работой детских организаций, с классными часами, с работой учителя как такового, как педагога, с работой классного руководителя, наставника. У нас же не было специальных предметов даже в советской идеологизированный школе, в которой бы мы изучали… О.Журавлева ― Кодекс строителя коммунизма… А.Уминский ― Это потом уже начиналось на высшей ступени – в институтах история КПСС и тому подобное. Мне кажется, что какие-то вещи должны быть включены, вообще, в процесс образования. К сожалению, за последние годы образование лишило себя вот этой компоненты воспитательной. О.Журавлева ― Но тоже зависит от учителя, на самом деле. А.Уминский ― И от школы во многом. Но, тем не менее. Потому что была большая дезориентация в том — а чего воспитывать, какой нравственности учить, какой сейчас запрос, на какую нравственность? О.Журавлева ― Какая у нас сейчас нравственность. А.Уминский ― Вот-вот. Поэтому никакой нравственности у нас… Сейчас у нас сформулировали, что мы должны быть все патриотами, и понятно, по крайней мере, чему учить. О.Журавлева ― А как патриотизму учить, объясните мне? Как детей нужно учить патриотизму? А.Уминский ― Это не ко мне. Я могу сказать, как можно учить детей любить Родину… О.Журавлева ― Как? А если их родители не любят Родину? А.Уминский ― Как же так, как же можно не любить Родину? О.Журавлева ― Ну, тогда зачем их учить? У них родители есть на это. А.Уминский ― Это чувство воспитывается, в том числе, и школой, в том числе привитием любви к литературе, привитием любви к русской истории, к русскому искусству, к прекрасной русской природе, к людям, которые тебя окружают – ко всему тому, что тебя учит любви. Потому что любовь к Родине – это ответная любовь на любовь к тебе этой Родины. А любовь моей Родины ко мне выражена в том замечательном багаже искусства, в том багаже прекрасного и высокого, который она накопила за свою историю. А.Гусаров ― Сейчас, в данный момент помимо багажа вы чувствуете любовь Родины к вам? А.Уминский ― Без сомнения. А.Гусаров ― А в чем это проявляется? А.Уминский ― Ну, когда я книгу открываю… Вот, например, недавно я прочел прекрасную книгу: «Зулейха открывает глаза», и был потрясен, с какой любовью написана эта книга. Она, в том числе, написана с любовью к Родине, к этой Родине, которая так страшно в какой-то момент открыла свое лицо для своего народа. И эта книга о любви в самых страшных ситуации. Как же эта книга не учит любви к Родине? О.Журавлева ― Послушайте, но когда говорят о том, что не надо фальсифицировать историю и вот все вот это вокруг «не над про святого нашего государя снимать всякие нехорошие фильмы» — ведь это же тоже любовь к Родине. А.Уминский ― Наш святой государь не родился святым, понимаете? Он святым не родился, он им стал. Причем стал в какой-то совершенно жуткий момент, когда был разный выбор: можно было стать кем угодно в этот момент. Можно было бы стать трусом, можно было бы убежать за границу, как ему предлагали в свое время. Можно было возненавидеть тех людей, которые мазали фекалиями его двери. А вот этот период он пережил высочайшим НРЗБ образом. Вот один год этого заключения оказался таким, что он сделал человека святым, вот и всё. А что было в его юности, это было в его юности, как в юности каждого из нас. О.Журавлева ― Послушайте, а вот как быть с этими попытками сделать историю… вы сами сказали, что история своей страны – сделать историю милее, симпатичнее, величественней, чтобы хотя бы детям показывать, что у нас, на самом деле, там боги и герои, а не какие-то ужасные язычники, которые сначала поубивали кого-то, а только потом поняли, что надо принять христианство. А.Уминский ― Все-таки, вы знаете, история, несмотря ни на что, сохранила для нас образ князя Владимира во всей его исторической полноте. Она не вычеркнула из юности, молодости и зрелости князя Владимира те страшнейшие истории жуткого убийцы, насильника, развратника, ненавистника, которые исторически были. Все это о нем знаем почему-то. Почему-то князь Владимир не дошел до нас в только в образе этого памятника, который стоит сейчас на Моховой, а мы знаем о нем и это, и это, и это… Вот это и есть история. О.Журавлева ― Ее не надо приукрашивать? А.Уминский ― Вы понимаете, как ее можно?.. Приукрасить историю – значит, солгать. История – вещь некрасивая. Мы живем все-таки в мире, где история – вещь трагическая. Как один из поэтов написал: «Я на жизнь взирают из-под столика. Век двадцатый – век необычайный. Чем он интересней для историка, тем для современника печальней». О.Журавлева ― На этой прекрасной цитате мы закончим программу «Персонально ваш». У нас в гостях был протоиерей Алексей Уминский. Вели передачу Ольга Журавлева и Алексей Гусаров. Мы вернемся к вам в следующем часе.

Ссылка на источник